— А ты разве не виделся с ними в Париже?
— Нет. Я поехал к ним с визитом, но они накануне уехали в Виши…
Отворилась дверь, и они услышали глухой возглас:
— Ну наконец-то, мой мальчик!
— О, Аленкар! — вскричал Карлос, откладывая сигару.
Они долго обнимались, похлопывая друг друга по спине, и растроганный Аленкар даже облобызал Карлоса долгим отеческим поцелуем. Эга пододвинул поэту стул, окликнул официанта.
— Что будешь пить, Томас? Коньяк? Ликер? Ну, кофе-то уж во всяком случае! Еще один кофе! Покрепче, для сеньора Аленкара!
Тем временем поэт, не отрывая взгляда от Карлоса, схватил его за руки и улыбнулся, обнажив вконец испорченные зубы. Карлоса он нашел изумительным, великолепным мужчиной, гордостью семейства Майа… О, Париж, с его вольным духом и кипящей жизнью, сохраняет…
— А Лиссабон разрушает! — подхватил Эга. — Я уже это говорил. Садись, вот кофе и выпивка!
Но теперь Карлос, в свою очередь, разглядывал Аленкара. С годами облик поэта обрел внушительность и еще большую вдохновенность: его львиная грива совсем побелела, а глубокие морщины на смуглом лице были словно борозды, проложенные колесницей бурных страстей…
— Ты — типический поэт, Аленкар! Так и просишься на гравюру или в мрамор!..
Поэт довольно улыбался, поглаживая свои романтические длинные усы, убеленные годами и пожелтевшие от табака. Черт побери, у старости есть свои преимущества!.. Во всяком случае, дети мои, пищеварение пока недурно и сердце тоже способно еще кое-что чувствовать!
— Даже при том, мой дорогой Карлос, что у нас тут все — хуже некуда! Ну да ладно!.. Все вечно жалуются на свое отечество — таков уж людской обычай. Еще Гораций жаловался… Вы, дети мои, получили хорошее образование и прекрасно знаете, что во времена Августа… Не говоря уж, разумеется, о падении республики, о крушении старых институтов… Но оставим римлян! Что в той бутылке? Шабли… Оно хорошо осенью с устрицами. Ну, пусть будет шабли. За нашу встречу, дорогой Карлос! И твое здоровье, дорогой Жоан, дай вам бог той славы, которой вы достойны, дети мои!..
Он выпил. Пробурчал: «Доброе шабли, тонкий букет!» Сел, с шумом пододвинув стул, откинув назад седую гриву.
— Ах, наш Томас! — воскликнул Эга, ласково кладя руку ему на плечо. — Другого такого нет, он единственный в своем роде! Наш добрый господь слепил его в тот день, когда был в большом verve, и потом разбил форму.
Ну, это сказки, сияя, бормотал поэт. Есть и другие, не хуже его. Все люди слеплены из одной глины, как учит Библия, или произошли от одной и той же обезьяны, как утверждает Дарвин…
— Впрочем, вся эта эволюция — происхождение видов, развитие клетки — для меня… Разумеется, Дарвин, Ламарк, Спенсер, Клод Бернар, Литтре — все это люди великие. Но к черту их величие! Уже не одно тысячелетие человек неопровержимо доказывает, что у него есть душа!
— Выпей кофе, Томас, — посоветовал Эга, пододвигая ему чашку. — Выпей кофе!
— Благодарю!.. И знаешь, Жоан, я отдал твою куклу малютке. Она сразу же принялась ее целовать, баюкать, о, этот великий материнский инстинкт, это божественное quid… [168] Нечто (лат.).
Я говорю о моей племяннице, Карлос. Бедняжка осталась без матери, вот я о ней и забочусь, стараюсь воспитать ее как положено… Ты бы приехал посмотреть на нее. Я хочу, чтобы вы как-нибудь пообедали у меня, я вас попотчую куропатками по-испански. Ты долго здесь пробудешь, Карлос?
— Да недели две, хочу вволю надышаться воздухом отчизны.
— Ты прав, мой мальчик! — воскликнул поэт, берясь за бутылку коньяка. — У нас не так уж плохо, как рассказывают… Взгляни-ка на это небо, на эту реку!
— Да, великолепно!
Какое-то время все трое восхищались несравненной красотой реки, широкой, сверкающей, спокойной, отражающей синеву небес в ослепительном сиянии солнца.
— А что твои стихи? — вскричал вдруг Карлос, оборачиваясь к поэту. — Ты оставил божественный язык?
Аленкар в отчаянии махнул рукой. Кто теперь понимает божественный язык? В новой Португалии понимают только язык фунтов, язык звонкой монеты. Теперь, сынок, всем ворочают синдикаты!
— Но иногда что-то просыпается здесь, в груди, и заставляет старика встрепенуться… Ты не встречал в газетах?.. Ах да, ты вряд ли притрагиваешься к этим листкам, которые у нас именуют газетами… Но там появилась одна моя вещица, посвященная нашему Жоану. Сейчас я тебе ее прочту, если не забыл…
Он провел ладонью по худому лицу и прочел первую строфу тоном жалобы:
Читать дальше