Конрад Эйкен: Мистер Аркуларис

Мистер Аркуларис стоял у окна своей палаты в больнице и смотрел на улицу. Прошел редкий дождь, испестрив тротуар узором крупных капель, но сейчас опять выглянуло солнце, синее небо показывалось там и сям между резвыми белыми облачками, а в тополях шумел холодный ветер… Как нелепо, что он так ослабел, разнюнился, стал совсем как ребенок, особенно сейчас, когда всё уже позади. Несмотря на все прогнозы и его собственную жуткую уверенность в том, что ему предстоит умереть, вот он здесь стоит, живой, как та скрипочка, а до чего была расстроена! — и впереди долгая жизнь. А начнется она с морского путешествия в Англию по совету врача!

Конрад Эйкен

МИСТЕР АРКУЛАРИС

Conrad Aiken. Mister Arcularis

Мистер Аркуларис стоял у окна своей палаты в больнице и смотрел на улицу. Прошел редкий дождь, испестрив тротуар узором крупных капель, но сейчас опять выглянуло солнце, синее небо показывалось там и сям между резвыми белыми облачками, а в тополях шумел холодный ветер. У здания остановился бродячий оркестрик, исполнивший на скрипке, арфе и флейте финал Cavalleria Rusticana[1] Cavalleria Rusticana - Опера Пьетро Масканьи «Сельская честь» Аркуларис прислонился к подоконнику: после операции он чувствовал себя очень слабым, и вдруг от звуков убогой музыки ему захотелось плакать. Он приложил ладонь к холодному оконному стеклу и смотрел вниз на моргающего старика флейтиста. Как нелепо, что он так ослабел, разнюнился, стал совсем как ребенок, особенно сейчас, когда всё уже позади. Несмотря на все прогнозы и его собственную жуткую уверенность в том, что ему предстоит умереть, вот он здесь стоит, живой, как та скрипочка, а до чего была расстроена! — и впереди долгая жизнь. А начнется она с морского путешествия в Англию по совету врача! Что может быть восхитительней? Но почему же так грустно и хочется плакать, как младенцу? Через несколько минут приедет на машине Гарри и отвезет его на причал, еще через час он уже будет в море, а через два — увидит закат на том месте, где был Бостон, и перед ним откроется новая жизнь. Сколько лет он не был за границей! А ведь июнь — лучшая пора, чтобы объездить Англию, Францию, проплыть по Рейну — как странно, что ему уже хочется обратно домой.

За дверью послышались легкие шаги, постучали, дверь отворилась, и вошел Гарри.

— Ну, старик, сейчас тебя заберу! Моя колымага здесь. Ты готов? Что шкандыбаешь, будто тебе восемьдесят?

Аркуларис благодарно, со смехом подчинился, и они медленно пошли унылым коридором, вниз по лестнице к приемному покою. Там была его медсестра, мисс Хойле, и сестра–хозяйка, и очаровательная младшая сестричка в веснушках, которая помогала готовить его к операции. Мисс Хойле протянула ему руку:

— До свидания, мистер Аркуларис. Счастливого пути!

— До свидания, мисс Хойле! Большущее спасибо вам за всё! Вы были так добры ко мне. Боюсь, что очень вам надоел.

Девушка с веснушками тоже подала ему руку и улыбнулась. Она была очень хорошенькая, и как легко, наверно, в нее влюблялись. Кого‑то она ему напоминала. Кого же? Он тщетно силился вспомнить, пока прощался с ней и со старшей сестрой.

— Поосторожней швартуйтесь к молоденьким девочкам, мистер Аркуларис! — сказала старшая.

Аркуларис был польщен таким вниманием к инвалиду среднего возраста. Он чувствовал, как рождается в уме острота, и, не приняв еще окончательной формы, срывается с языка:

— Ладно, никаких швартовок! Швартовка — дело матросов!

— Ну, хватит, совсем смутили человека.

— Вот прооперируем еще разок, тогда уж по–настоящему за него примемся!

Он спускался по парадной лестнице между пальмочками в кадках, а сестры всё смеялись и махали ему. Какой холодный ветер, страшно холодный для июня, и он был рад, что надел пальто. Его пробирала дрожь.

— Чертовская холодина в июне! — сказал он. — Откуда только взялась?

— Восточный ветер, — объяснил Гарри, поправляя плед на его коленях. — Жаль, машина открытая, но я верю в свежий воздух и всё такое. Поедем помедленней: времени хватит.

Они медленно съезжали по пологому холму к Бикон–стрит, но дорога была ухабистой, и как ни осторожно вёл Гарри, Аркуларис снова почувствовал боль. Он обнаружил, что можно чуть облегчить ее, если прислониться к правому подлокотнику и дышать не так глубоко. Но как славно, наконец, выйти из больницы! Как нов и ярок мир! На деревьях бесчисленные свежие зеленые листочки, и все они трепещут, движутся, вздрагивают и вспыхивают на ветру. Сверкают падающие капли дождя, малиновки распевают свои нелепо–восхитительные песенки из четырех нот, даже машины, такие яркие и красивые, совсем как в детстве, когда ему больше всего мечталось стать шофером. Он заметил, что дурашливо улыбается всему, слабо и дурашливо кривит рот, и ему захотелось что‑то сказать Гарри. Бесполезно: нет сил, чтобы подыскивать слова. И даже если бы ему удалось что‑то сказать, он бы, наверно, расплакался. Он медленно покачал головой.