Стефан Жеромский - В сетях злосчастья

— Эй вы, пан, как вас там зовут?.. Послушайте! Почему вы не платите мне за квартиру?

— Почему я не плачу за квартиру? — переспросил смущенно Улевич. — За квартиру? Да, конечно… Почему, в самом деле, я не плачу за квартиру?

— Что вы за ерунду плетете? Царица небесная!

— А то, что я заплачу первого числа.

— Какого?

— Первого.

— Но какого первого?

— Какого первого? Я не понимаю, пани, что вы говорите?

— Вы что же, уберетесь наконец отсюда первого или нет?

— Уберусь непременно.

— Так я вам и поверила. Вздор какой!

— Такой вздор, что первого расплачусь с вами.

— Смотрите же, не забудьте!

— Не забуду.

Отделавшись от хозяйки дома, он вышел на улицу и направился прямо в Лазенки. Брюки его совершенно изорвались, а материя от времени так истлела, что расползалась под иглой. Якуб ежедневно кое‑как сшивал штанину со штаниной, и в конце концов так называемый шаг его брюк оказался чуть повыше колен. Поэтому, когда Якуб торопился, он проделывал удивительно забавные движения. Он уже совсем привык к своему костюму, но сегодня чувствовал какую‑то неприятную усталость и холод, словно по его душе ползла отвратительная скользкая улитка. Всем своим существом он содрогался и невыносимо страдал от этих ощущений. На углу Вспольной улицы и Александровской площади Якуб случайно бросил взгляд на противоположный тротуар и позабыл о своих мучениях.

По другой стороне улицы медленно шел молодой человек с таким загорелым лицом, что в нем сразу можно было узнать деревенского жителя. Кубусь перешел улицу и последовал за этим шляхтичем. Он испытывал чувство, какое должен переживать рабочий, когда он на канате спускается с отвесной скалы, повисая над пропастью, чтобы укрепить тросы над Сен — Готардской железной дорогой. Если его товарищ выпустит из рук конец каната, переброшенный через блок, ну, тогда поминай как звали… Ведь часто человек не может спасти себя сам, и жизнь его всецело зависит от другого человека. Вздохнув еще раз, он догнал загорелого человека.

— Простите… — произнес он, тронув его за рукав, — мне кажется… вы Шина… Валерий…

— Кубусь! Клянусь богом… Кубусь! — вскричал тот.

— Я только сейчас увидел тебя… Я шел по той стороне… увидел тебя, Валерий… как только вышел из дому, — одним духом выпалил Улевич.

— Ты что, болен? Какой ты худой!

— Да так, голова у меня немного болит…

Шина искоса оглядел с ног до головы своего кузена и что‑то смекнул. Он взял его под руку и повел в первое попавшееся кафе. Когда они уселись за столиком в уголке и кокетливая официантка, отвернув кран огромной посудины, наполнила два стакана так называемым кофе со сливками, а на самом деле кофейной гущей, разведенной молоком, и плеснула в каждый стакан какой‑то гадости, которую выдавали за пенки, Шина нагнулся и спросил шепотом:

— Кубусь, может быть, ты потерял службу?

— О, уже давно…

— Как же ты теперь живешь? Прости, что я спрашиваю, но ты… понимаешь…

— Теперь… — начал молодой человек и умолк. У него задрожали губы, и слезы ручьем потекли по лицу.

— Послушай, но это ведь немыслимо. Почему ты не писал? Нельзя же так! Вот что, поедем со мной в деревню! Поживешь там, поправишься. Потом подумаем и о работе для тебя.

Улевич закрыл глаза, вцепился руками в своего родственника и долго, очень долго не был в состоянии разжать пальцы.

Лишь запах кофе и булок вызвал в нем иные ощущения. Они быстро выпили поданный им напиток и расстались, назначив друг другу свидание на Привислинском вокзале. Кубусь вернулся к себе домой, убрал мусор, связал все тряпье в узел и вместе с кроватью и тюфяком преподнес в подарок ехидному дворнику в знак дружеского расположения. После этого он отправился на квартиру к хозяйке дома и вручил ей следуемые за квартиру деньги, только что взятые взаймы у кузена. Весь день он блуждал по городу, как пьяный. Перед глазами у него мелькали люди, лошади, мчавшиеся экипажи, дома, деревья, но он как бы не замечал всего этого пестрого калейдоскопа. Весь этот мир был ему сейчас безразличен, как убогие картинки лубочных изданий. Что они изображают? О чем стараются напомнить? Он потерял способность мыслить и сознавать. Он помнил только об одном, что в семь часов должен быть на вокзале. Одержимый этой мыслью, он бродил по улицам и, отдохнув немного, снова куда‑то шагал. Несколько раз в течение дня им овладевало страстное желание упасть ничком на улице среди людского потока, зарыдать и выплакаться так, чтобы сухие камни намокли от слез и разжались тиски, сдавившие его мозг. Он съел мясной обед, позднее выпил в кондитерской чашку черного кофе с ликером, часа в четыре снова закусил и в шесть часов был уже на вокзале. Когда он очутился там, все еще испытывая ту же гнетущую и безнадежную неизвестность, в которой он постоянно находился, его как электрический ток стала минутами пронизывать ужасная мысль: а вдруг Валерий не придет, — может быть, он хотел таким образом лишь избавиться от него? Однако около семи часов Шина появился в зале ожидания и сердечно расцеловал Кубуся.