Стефан Жеромский: В сетях злосчастья

5 С. Жеромский, т. 1.

65

интересного. Единственная проблема, занимающая их s течение целого года, — это новогодние наградные. Перепадет ли человеку десять рублей, или не перепадет — вот все, что треаожит чиновника палаты. Помимо этой приятной перспективы — никаких больше волнений! Даже молодость не может скрасить эту унылую жизнь более радостными впечатлениями. Даже любовь чиновника такая же безжизненная, застывшая, как и все остальные чувства и мысли. И в самом деле, разве настоящая любовь не была бы истинным несчастьем для человека, получающего двадцать рублей жалованья в месяц? Такой молодой человек может жениться только на старой и уродливой, но богатой женщине, и тогда он, значит, дурак; или на молодой, красивой и любимой, но швее, и в таком случае, согласно мудрым утверждениям всех тетушек на белом свете, он тоже дурак.

В душе Кубуся вспыхнуло неодолимое желание; в Варшаву! Хотя бы пришлось там подметать улицы или колоть дрова, зато будет больше консервативных газет для чтения, больше новых лиц и больше улиц для прогулок. И вот чудо совершилось! Один из товарищей Улевича, в то время уже студент — медик Варшавского университета, давал уроки в доме важного начальника в отделении Государственного банка. В минуты, свободные от занятий в учреждении и от обязанностей в различных общественных, явно или скрыто русификаторских комитетах, чиновная особа бывала либерально настроена. Тогда она охотно философствовала с молодым студентом о существовании бога, спорила о «душе», о «правде» и вообще о разных «неразгаданных вопросах».

Однажды студенту в удобную минуту удалось замолвить словечко о Якубе, с которым он иногда переписывался. Случилось это в то время, когда молодых поляков еще не выбрасывали пачками из учреждений; не такое уж отдаленное, оно отличалось от современности так, как отличается наша эпоха от третичного периода. Чиновная особа велела студенту сообщить Якубу, чтобы тот подал прошение, так называемую «докладную записку», и вскоре после этого его приняли на службу в банк с жалованьем в тридцать пять рублей в месяц. С радостно бьющимся от волнения сердцем поехал Улевич в Варшаву. А теперь, неподвижно лежа на кровати, он со скрежетом зубовным проклинал эту минуту!

Образцово проработав в банке полтора года, он приобрел дружеское расположение своих сослуживцев и даже благосклонные улыбки начальства.

И вдруг над ним, как удар грома, разразилось несчастье.

Он давно уже заметил, что один из начальников, злобный и коварный, наблюдает за ним.

Когда бы они ни встретились в коридоре, Якуб чувствовал на себе его холодный и безжалостный взгляд. Постепенно к нему в душу стал закрадываться страх перед этим человеком. Не раз во время работы или веселой беседы ему неожиданно представлялось, как в тумане, тощее лицо, покрытое редкой седеющей щетиной, с жуткой и грозной улыбкой на тонких губах. Этот затаенный страх, перешедший в ненависть, породил в нем неотвязное, мрачное предчувствие. И оно оправдалось… Как впоследствии выяснилось, этот чиновник был смертельным врагом покровителя Якуба. Улевичу пришлось однажды на службе столкнуться лицом к лицу со своим врагом, который обошелся с ним так грубо, что Якуб не мог сдержаться и вспылил. За дерзкие слова, вырвавшиеся в минуту унижения и досады, он потерял службу. Этот удар сразил его окончательно. В погоне за новым местом, в поисках случайных заработков все его старания были совершенно тщетны. Прежнее терпение и остатки мужества сменились суеверным страхом, подавившим все его душевные силы. Ежедневно Якуб, вместе с толпой безработных, просиживал в конторе газеты «Курьер», чтобы тотчас же по выходе очередного номера единым духом пробежать глазами отдел предложения труда, стремглав помчаться по какому‑то адресу и явиться слишком поздно. Он не знал, что по прошествии некоторого времени поиски работы становятся смехотворной глупостью. В этой борьбе службу удавалось захватить сильнейшему, и, конечно, у Кубуся не было никакой надежды получить работу потому, что под бременем нищеты он стал похож не то на помешанного, не то на сентиментального злодея.

Взгляд его от голода и безнадежности сделался каким‑то полубезумным, даже вовсе бессмысленным, лицо стало землистым, одежда болталась на нем, как на вешалке. На грязном теле, потном от постоянного нервного возбуждения, последняя рубашка истлела и издавала отвратительный запах. Когда он продал все до последней нитки, единственным средством к существованию осталось в буквальном смысле слова выпрашивать взаймы. Подыскивать источники этого «кредита» ему помогал студент — медик, его товарищ по гимназии и сожитель по комнате. Вскоре, однако, он уехал на лето репетитором. После него разъехались и другие молодые люди, знавшие Якуба. И вот в случае жестокой необходимости ему приходилось теперь обращаться к малознакомым людям. Иногда он почти терял сознание от стыда, встречая на улице едва знакомого человека, к которому надо было подойти, завести разговор о вещах, совершенно посторонних, абсолютно безразличных, и закончить его небрежным вопросом.