Стефан Жеромский - В сетях злосчастья

Кругом народ тихо шептал молитвы и, казалось, будто это осенью в березовом лесу все погружено в немое молчание и только листья шелестят, словно шепотом возвещая дивные истины, которые будят тревогу в сердце.

В это время из открытых окон церковного дома послышался голос сварливой хозяйки:

— Я тебя, дрянь этакая, так стукну по зубам, что ты у меня кувырком полетишь и отучишься кастрюли вылизывать! Ну, беги за салатом, живо!..

Куба стоял на кладбище рядом с Взоркевичами, изящно выставив вперед левую ногу. Он давно не был в деревенском костеле, но отнюдь не чувствовал себя неловко в роли шляхтича. Когда в тишине зазвенели колокольчики и весь народ, стоя на коленях, склонил головы к земле, Куба тоже слегка склонился. Как раз в этот момент раздался стук подъезжающего экипажа. Через минуту на кладбище появилось несколько новых лиц. Впереди с сознанием собственного достоинства чинно шествовал толстый лысый шляхтич в старомодном сюртуке, с притворно набожным рвением расталкивая ногами коленопреклоненных мужиков, а руками молящихся баб. За ним следовала дама в черной вуали и черной накидке, затем шагал молодой человек в элегантном английском пальто, с поднятой вверх головой и необыкновенно замысловатой прической. Последней выступала молодая девица, расфранченная по последней моде со столичным шиком. Лицо ее было закрыто белой вуалью. Вся эта компания, заметив Взоркевичей, подошла к ним и стала здороваться, причем старый пан едва коснулся кончиками пальцев руки Взоркевича, а Якуба смерил строгим взглядом и, сразу же отвернувшись, стал, сопя, усердно молиться. Дама, девица и молодой человек, все время бессмысленно улыбавшийся, задержались около пани Натальи и начали перешептываться. Молодая девица сразу же опустилась на колени на траве, рядом с матерью, вынула молитвенник в бархатном переплете и, раскрыв его, стала мерно и довольно быстро покачивать головой, что почти во всех губерниях Привислинского края означает сосредоточенную и усердную молитву.

Куба обратил внимание не только на движения головки девицы, но и на ее необыкновенную красоту.

Больше всего поразила его изящная внешность незнакомки, так резко отличавшейся от грубых, уродливо одетых деревенских девок и пани Натальи, у которой в углублениях около носа густым слоем лежала пудра. Закрыв молитвенник раньше, чем можно было ожидать, прекрасная незнакомка подняла вуаль и взглянула на Кубу так, точно хотела сказать: «Я хорошо знаю, что бы еще не видели моих глаз, — так вот они, пожалуйста…»

Увидев эти прекрасные, голубые, с живым блеском глаза, оттененные длинными ресницами, этот взор наивный и в то же время чувственный, это прелестное белое лицо едва развившейся, но уже полной страсти девушки, Куба тут же влюбился. Ему казалось, что какой‑то самый высокий, самый тонкий и нежный звук органа проник в его сердце и заронил в нем навеки лучезарное чувство счастья. Когда он, как завороженный, глядел на незнакомку, в голове у него молнией промелькнула мысль, что это она стояла тогда на балконе, что это ее он любил уже несколько дней, по ней тосковал и грустил. Неописуемая радость овладела им, когда он это понял… То было затаенное, всепоглощающее счастье, мимолетное, как легкий вздох.

Обедня кончилась. Народ, громко разговаривая, толпой повалил к выходу. В это время Взоркевич представил Якуба даме в накидке, ее дочери и сыну с шутовской физиономией. Выяснилось, что дама — мать, а девица — сестра пани Натальи. Они все вместе отправились в церковный дом, где ксендзы с викариями начали уже «прикладываться к водочке». В низких комнатах дома было невероятно тесно и душно. На диване и в креслах расселись пожилые дамы и каноники, а остальные гости переминались с ноги на ногу, горя желанием как можно скорее вырваться из этой атмосферы, насыщенной запахом кушаний и семинарскими остротами.

Кубусь и панна Тереза случайно очутились у открытого окна, выходившего в сад. В этом саду на грядках росли чудесные белые лилии, которыми каждое воскресенье украшали алтарь костела. Улевич, набравшись смелости, намеревался начать разговор с изысканного комплимента, сравнив панну Терезу с одной из этих лилий, но никак не мог подобрать нужных слов. Он стоял возле нее в замешательстве, краснея самым неприличным образом. Когда Кубусь решился наконец взглянуть на нее, то заметил, что и она чувствует какую‑то неловкость, что и ее щеки покрылись легким румянцем, а на губах играет робкая улыбка. Тут голова у Кубы так затуманилась, что он перестал уже соображать, стоит ли он на своих, несколько стоптанных каблуках, или же витает в облаках, где‑то высоко, в воздушном пространстве над земной юдолью.