Бедный богатый человек, или Комическое чувство жизни [17] В названии, как и в тексте повести, Унамуно иронически обыгрывает название своего эссе «О трагическом чувстве жизни».
Dilectus meus misit manum suam per foramen, et ventor meus intremuit ad tactum eius.
Cantica Canticorum, V, 4 [18] Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него. «Песнь Песней», 5:4 (лат.).
Эметерио Альфонсо было двадцать четыре года; холостяк, не обремененный семьей и никому ничем не обязанный, он располагал кое-каким капитальцем и к тому же служил в банке. Эметерио смутно помнил свои детские годы и родителей, простых ремесленников, путем экономии скопивших скромное состояние, которые, услышав, как он, их ребенок, декламирует стихи из книг или учебников по риторике и поэтике, растроганно восклицали: «Быть тебе министром!» Однако теперь он со своей небольшой рентой и жалованьем не завидовал никакому министру.
Был молодой Эметерио принципиальным и фундаментальным скопидомом. Каждый месяц он откладывал на счет в том самом банке, где служил, плоды своих сбережений. А сберегал он с одинаковым усердием все, что только мог: деньги, силы, здоровье, мысли и чувства. На службе в банке он делал только строго необходимое, и никак не более того; и, будучи боязлив по природе, всегда соблюдал все меры предосторожности, принимал на веру все общепризнанные истины, трактуя их в самом общепринятом смысле, и был весьма разборчив в выборе знакомств. Спать Эметерио ложился почти всегда в один и тот же час и перед сном не забывал закрепить свои брюки в особом приспособлении, предназначенном для сохранения этой важной части туалета в отутюженном и незапятнанном виде.
Эметерио посещал один приятельский кружок, собиравшийся в кафе; там он хохотал над остротами товарищей, но сам не утруждал себя придумыванием острот. Более или менее дружеские отношения он завязал только с одним человеком из всей компании, с неким Селе-донио Ибаньесом, который использовал его как «любимого Теотимо», то есть как собеседника, на котором можно было оттачивать свои умственные способности. Селедонио был учеником того самого необыкновенного дона Фульхенсио Энтрамбосмареса, о котором подробно я рассказал в романе «Любовь и педагогика».
Он обучил своего поклонника Эметерио игре в шахматы и посвятил его в тайны увлекательного, безобидного, благородного и полезного для здоровья искусства разгадывания шарад, ребусов, логогрифов, кроссвордов и других несложных головоломок. Сам Селедонио занимался чистой экономической наукой (но не политической экономией) с ее дифференциальным и интегральным исчислением и всем остальным. Он был советником и чуть ли не исповедником Эметерио. И тот постигал смысл происходивших событий из разъяснений Селедонио, а о событиях, происходивших безо всякого смысла, узнавал из газеты «Испанские новости», которую почитывал каждый вечер перед сном, лежа в постели. По субботам Эметерио разрешал себе театр, но посещал только комедии или водевили, никоим образом не драмы.
Так мирно и размеренно протекала жизнь Эметерио вне дома; домашняя же его жизнь, чтобы не сказать интимная, проходила у доньи Томасы, в ее пансионате, в меблированных комнатах с пансионом. Домом для него был пансионат. Это заведение заменяло ему и семейный очаг, и саму семью.
Состав жильцов пансионата часто менялся; в нем обитали коммивояжеры, студенты, соискатели преподавательских мест и разные темные дельцы. Самым постоянным пансионером был он, Эметерио, чья частная жизнь постепенно врастала в интимный мир заведения доньи Томасы.
Сердцем этого интимного мира была Росита, единственная дочь доньи Томасы; она помогала матери вести хозяйство и прислуживала за столом, к большому удовольствию жильцов. Ибо у Роситы был свежий, аппетитный, возбуждающий и даже вызывающий вид. Она с улыбкой позволяла слегка потискать себя, так как знала, что эти скромные утехи покрывают недостатки отбивных котлет, которые она подавала на стол, и не только не обижалась на соленые шуточки, но сама напрашивалась на них и не лезла в карман за ответом. Росита находилась в расцвете своей двадцатой весны. Она выделяла Эметерио из остальных пансионеров, и это прежде всего ему предназначались ее кокетливые улыбки и зазывные взмахи длинных ресниц. «Хорошо бы тебе подцепить его на крючок!» – частенько говаривала Росите ее матушка, донья Томаса, а девушка отвечала: «Или поймать в силки…» – «Но что он такое – рыба или мясо?» – «Сдается мне, маменька, ни рыба ни мясо – лягушка». – «Лягушка? Тогда ослепи его, дочка, ослепи его и поймай. Даром, что ли, у тебя глазищи, как два фонаря?» – «Да ладно вам, маменька, ваше дело сторона, я с ним справлюсь и одна». – «А коли так, то берись за него. Да смотри не церемонься». И Росита усердно принялась ослеплять взглядами Эметерио, или дона Эметерио, как она его величала, находя его даже красивым.
Читать дальше