Кнут Гамсун - Новая земля (Новь)

Фру Ханка сидитъ на диванѣ, Ойэнъ сидитъ около нея. Напротивъ, у другого конца стола сидитъ Иргенсъ; свѣтъ лампы падаетъ на его плоскую грудь. Фру Ханка почти не смотритъ на него. На ней бархатное платье; глаза ея слегка зеленоватые, верхняя губа немного коротка, такъ что видны ея зубы, видно, какіе они бѣлые. Лицо у нея свѣжее и бѣлое; красивый лобъ, не прикрытый волосами; волосы она носитъ гладкими, какъ монахиня.

Нѣсколько колецъ блестятъ на ея рукахъ, которыя она складываетъ на груди. Она дышеть тяжело и говоритъ черезъ столъ Иргенсу:

"Какъ здѣсь жарко".

Иргенсъ встаетъ и идетъ къ окну, чтобъ его открыть. Но противъ этого протестуеть голосъ фру Паульсбергъ.

— Нѣтъ, только не открытыя окна, Бога ради, этого она не переноситъ. Лучше сойти съ дивана. Тамъ въ глубинѣ комнаты прохладнѣе.

И фру Ханка встаетъ съ дивана. У нея медленныя движенія; когда она стоитъ, у нея видъ молодой дѣвушки.

Проходя мимо, она посмотрѣла въ большое зеркало; отъ нея не пахнетъ духами; спокойно она беретъ своего мужа подъ руку и ходитъ съ нимъ взадъ и впередъ въ то время, какъ за столами пьютъ и разговариваютъ.

Тидеманъ говоритъ, разсказываетъ оживленно, немного форсированнымъ голосомъ о нагрузкѣ ржи, объ одномъ извѣстномъ рижскомъ тузѣ, объ увеличеніи налоговъ. Вдругъ онъ наклонился къ своей женѣ и говоритъ:

"Да, сегодня я дѣйствительно доволенъ. Но прости, дорогая, — это тебя не интересуетъ… передъ тѣмъ, какъ уйти, ты видѣла Иду? Какая она миленькая въ своемъ бѣломъ платьицѣ. Когда придетъ весна, мы будемъ катать ее въ телѣжкѣ".

"Ахъ да, подумай только, въ деревнѣ. Я теперь уже жду этого съ нетерпѣніемъ", сказала фру Ханка тоже оживленнымъ голосомъ. "Ты долженъ распорядиться, чтобы привели въ порядокъ садъ, луга, деревья. Да, какъ хорошо будетъ!"

Тидеманъ, съ неменьшимъ нетерпѣніемъ ждавшій весны, уже далъ приказаніе приготовитъ имѣніе, хотя еще и апрѣль не насталъ. Онъ въ восторгѣ отъ радости своей жены и жметъ ея руку; его темные глаза блестятъ.

"Я сегодня, правда, счастливъ, и все пойдетъ хорошо".

"Да… т.-е. что же пойдетъ хорошо?"

"Нѣтъ, нѣтъ, ничего", отвѣчалъ быстро мужъ. Онъ посмотрѣлъ въ землю и продолжалъ. "Дѣловая жизнь теперь въ разгарѣ; нашъ денежный тузъ получилъ приказаніе покупать".

Какъ онъ глупъ. Онъ опять сдѣлалъ ошибку и надоѣдалъ своей женѣ дѣловыми разговорами. Но фру Ханка терпѣливо щадила его; никто бы не могъ отвѣтить лучше, чѣмъ она:

"Ну, вѣдь это очень хорошо!"

Послѣ этихъ мягкихъ словъ онъ сдѣлался смѣлѣе; онъ преисполненъ благодарности и хочетъ это показать, насколько возможно; онъ улыбается, У него влажные глаза, и онъ говоритъ глухимъ голосомъ:

"Я хотѣлъ бы тебѣ по этому поводу что-нибудь подарить, если ты хочешь. Можетъ быть есть что-нибудь такое, что тебѣ особенно нравится, тогда?.."

Фру Ханка взглянула на него.

"Нѣтъ, что съ тобой дѣлается, мой другъ? Да, впрочемъ, ты могъ бы мнѣ подарить сотню, другую кронъ, если хочешь. Спасибо, большое спасибо!"

Въ это время она замѣтила старую резиновую калошу, полную гвоздей и всякаго хлама, и полюбопытствовала:

"Что это такое?" Она оставляетъ руку мужа и несетъ осторожно калошу къ столу:

"Что это такое, Мильде?"

Она трогаетъ своими бѣлыми пальцами хламъ, подзываетъ Иргенса, находитъ одинъ предметъ за другимъ, вытаскиваетъ ихъ и задаетъ насчетъ ихъ вопросы.

"Скажетъ мнѣ кто-нибудь, что это такое?" Она нашла ручку зонтика, которую сейчасъ же отложила въ сторону; потомъ локонъ волосъ, завернутый въ бумагу.

"Здѣсь даже есть волосы, подойдите сюда и посмотрите".

Даже самъ Мильде подошелъ

"Оставьте волосы", сказалъ онъ и вынулъ сигару изо рта. "Какимъ образомъ они попали туда? Волосы моей послѣдней любви, если я такъ смѣю выразиться".

Этого было достаточно, чтобы разсмѣшитъ все общество. Журналистъ воскликнулъ:

"А вы не видѣли у Мильде коллекцію корсетовъ? Покажи намъ корсеты, Мильде!"

Мильде не отнѣкивался; онъ пошелъ въ одну изъ сосѣднихъ комнатъ и принесъ пакетъ. Тамъ были бѣлые и коричневые корсеты, бѣлые уже потеряли свою первоначальную чистоту. Фру Паульсбергь спросила удивленно:

"Но… они вѣдь ужъ ношеные?"

"Ну, конечно, они ношеные, хе, хе, иначе Мильде не сталъ бы ихъ собирать. Они не имѣли бы тогда никакой цѣнности!" И журналистъ смѣялся отъ всей души, что ему удалось сказать двусмысленность.

Но толстый Мильде свернулъ свои корсеты и сказалъ:

"Это моя спеціальность, но, чортъ возьми, чего вы тамъ стоите и разсматриваете меня? Это мои собственные корсеты. Да, я самъ ихъ носилъ; развѣ вы этого не понимаете? Они мнѣ понадобились, когда я началъ полнѣть; я шнуровался и думалъ, что это поможетъ. Но это не помогло".