Роже дю Гар - Старая Франция

Жуаньо застает их сидящими перед кухней.

Двор, когда-то хорошо содержавшийся, теперь весь зарос пыльной крапивой. Иссохшая листва акации разбрасывает вокруг двух стариков скудную тень. Но их остывшая кровь не боится солнца.

— Здравствуйте, сосед!

«Бельгиец» улыбается. Жуаньо называет его соседом с тех пор, как купил участок виноградника на склонах Буа-Лоран, межа в межу с участком старика.

— Вот вам вести с родины, — говорит почтальон, открывая сумку, — требовать не смею, а придется вам все-таки марку мне оставить, для коллекции начальника станции.

Старуха печально трясет головой. Под широкополой шляпой из черной выцветшей соломки — ни дать ни взять — мертвая голова, смешно приукрашенная белыми кудряшками.

— Очень скучно стариться, мосье Жуаньо. Особенно таким, как мы: семьдесят два года, одинокие, вдали от родины… Присядьте на минутку. Не часто нам случается гостя принимать. Ночами, верите ли, иной раз страх на меня находит… Когда один из нас помрет, положим — я, что с ним-то станется, когда никого при нем не будет?.. Уж я вам скажу, мосье Жуаньо, — он теперь больше и по своей надобности сам ходить не может.

Старик, не шевелясь, зажав палку между острыми коленками, не сводит с почтальона светло-водянистого взгляда, в котором читаются стыд и страх.

— Отчего же вы не возьмете прислугу?

Старухин рот кривится.

— Спасибо! Пришлось бы ей жалованье платить! Чтобы то немногое, что получаем еще от сдачи половины сада и виноградника в Буа-Лоран, пошло в чужой карман? Хорошее дело!.. Ах, мой дорогой мосье Жуаньо, мы часто говорим об этом между собой: вот что нужно бы сделать, если бы мы могли еще расхаживать туда и сюда, — найти бы хорошую девушку, надежную и не потаскуху. Сказать бы ей: «Приходите жить с нами; без всякой платы, конечно; а после нашей смерти оставим вам все: дом с садом и виноградник в Буа-Лоран, да наши маленькие сбережения в придачу!..» — Она стискивает сухие свои руки и вздыхает: — Вот что было бы нужно, мосье Жуаньо. Да теперь уж поздно. И найти такую девушку, это сейчас то же самое, что мне вдеть нитку в иголку без очков…

«Господи Боже мой! — думает Жуаньо. — Дом, сад… Виноградник…»

Он выехал из деревни и под неумолимым солнцем работает педалями в направлении к Фурш, к лавке мадам Фламар.

Лежа на краю дороги, девочка сторожит козу, которая пасется вдоль ограды. Это дочь Морисоты, как именуют жену чахоточного Морисо. Она хорошо сложена для своих пятнадцати лет; это заметно и под рваным запоном, который обтягивает ее нарождающуюся грудь.

Жуаньо радуется поводу передохнуть.

— Ну, как у тебя дома дела, девчонка?

Она следила за его приближением, не шевелясь. Ее черные, слипшиеся от пота спутанные волосы, блестящие глаза под длинными ресницами и смуглая кожа придают ей сходство с юной цыганкой.

Она пожимает плечами:

— Нынче опять его рвало кровью.

Почтальон смотрит, как спаниели обнюхивают у девочки икры.

— Это ты, чтобы псов подманивать или комаров угощать, ходилки свои нам этак показываешь?

Она подбирает ноги, натягивает немножко юбку на голые колени и посмеивается:

— А вам-то что за дело до этого, вам-то?

— Эх, язычок проклятый! — игриво говорит Жуаньо. — На тебе, наверное, даже и штанов-то нет… Стоило бы покрепче настегать тебя по заду, маленькая потаскушка!

Она уж на ногах и проворно отскакивает в сторону:

— Как бы не так!

Вокруг нее насыщенный зноем воздух дрожит, как над огнями, зажженными в дневную пору.

Почтальон щурит глаза:

— Попадись ты мне только одна в лесу, милочка моя, — там небось так не пофорсишь, как на большой дороге!

Он смеется, обтирает себе лоб, садится на велосипед и едет дальше со своими мыслями: дом, сад, виноградник… Особенно этот негодяй-виноградник так и лезет в голову — прехорошенький кусок земли, расположенный как нельзя лучше на солнцепеке и как раз бок о бок с его собственным клочком виноградника… Вдруг он резко напрягает поджилки:

— Морисота! Вот оно что!

Он чуть не теряет равновесия, выправляется и лупит дальше насвистывая.

Он не чувствует больше солнца, которое палит ему загривок. За ним собаки бегут рысцой в спиралях пыли, надолго повисающих над дорогой. Он теперь в открытом поле. Ни одной живой души. Только шелковистый шепот колес да собачья одышка нарушают тишину. Справа недавно сжатая нива золотится на солнце; слева ряды свекловицы и ни одного деревца. Тучные коренья, похожие на вылезающие из десен зубы, будто рвутся вон из сухой земли, где им душно. Выводок молодых куропаток поднимается внезапно с шумом и опускается в тени ближайшей ограды, пролетев для сбережения сил над самой землей.