Роже дю Гар - Старая Франция

Мужчины входях в носках — ради паркета. Одеты они одинаково — чистые рубахи и парусиновые штаны. Но французский крестьянин, короткий и толстобокий, рядом с немцем глядит чернорабочим.

— Пейте полегоньку: это предательская штука в такую жару, — говорит женщина повелевающим голосом. И, обведя всех взглядом, удаляется медлительно.

Трое мужчин молча усаживаются за стол.

— Надо, чтобы ты оказал нам услугу, Жуаньо, — говорит Лутр.

Благодаря глазам-буравчикам и носу со вздернутым кончиком, похожему на птичье гузно, он на вид хитрее, чем на самом деле.

— Это насчет «фрица». Хотелось бы его «национализировать».

Баварец, склонив к плечу голову Христа, опускает взор на паркет.

— Что? — произносит Лутр так, как будто Жуаньо выразил удивление. — Ты не перечь: всем было бы лучше.

Он пьет, выдерживает паузу и продолжает:

— Не знаем, какие формальности. Надо, чтобы ты поговорил с мэром и обделал бы нам это поскорее.

Жуаньо чувствует на себе золотисто — карий взгляд «фрица» и взгляд Лутра, голубой и ясный.

— Скажу тебе сразу, Жуаньо, — заговаривает опять Лутр, — время, какое ты потратишь на это дело, будет для тебя не потерянное время, тут вопроса нет. Жена с этим согласна. Услуга услугой. А деньга деньгой.

— Брось толковать об этом, — говорит почтальон, — «фриц» такой человек, что я к нему питаю уважение. Я поговорю с мэром, если хочешь. Только, скажу я тебе: «национализация» по нынешним временам — это должно стоить больших денег.

— Так дорого?

— По моим соображениям — да.

«Фриц» снова потупляется и длинными костлявыми пальцами оглаживает свою ощипанную птичью шею. Лутр, опустив веки, играет некоторое время пустым стаканом. Потом встает:

— В таком случае, видишь ли, надо прежде всего и первее всего узнать цену. Это жена вбила себе в голову. А по мне, не такой уж это спешный расход. Ты справься… Там увидим, стоит ли того.

— Понял, — говорит Жуаньо, забирая свои сумку.

Мадам Лутр стояла за дверьми. Лицо у нее стало еще жестче, чем было. Она кидает на почтальона взгляд:

— Значит, можем на вас рассчитывать, не правда ли, мосье Жуаньо?.. А вот тут хорошенькая сахарная дынька, вашей супруге на завтрак.

«Бельгийцы» просыпаются всегда до петухов: но чтобы обоим подняться на ноги, требуется несколько часов. Старуха первая встает с кровати. Она скрючена под прямым углом и долго мучается, пока удастся ей наконец выпрямиться. Отдыхая после каждого усилия, она надевает чулки, нижнюю юбку.

«Бельгиец» смотрит на нее с кровати. Ему хотелось бы ей помочь. Но сам он гораздо больше нуждается в ней, чем она в нем. Одевшись наконец, она откидывает одеяло и стягивает с матраца две тяжелых ноги своего мужа. Потом проходит за кровать, упирается пятками в плинтус, а руками в спину старику, уцепившемуся за свисающую с потолка веревку, и пихает его изо всех сил. Они друг друга ободряют:

— Раз!.. Раз!..

Туловище старика приподнимается и снова падает. Много раз. Она сердится, ругает его, называет бессердечным, эгоистом; а иной раз даже плачет с отчаяния. Наконец ему удается добиться размаха, раскачаться и стать на ноги. В стоячем положении, босой, со сведенными коленями, с горбатым носом и подбородком в виде галошной подошвы, он напоминает полишинеля. Но самое трудное сделано. Опираясь на палку, он добирается до стены и приваливается к ней спиной. Тогда она садится перед ним, чтобы надеть ему носки и брюки. И он благодарит ее, поглаживая по шее шершавой рукой.

Держась друг за друга, они выходят мелкими шажками и устраиваются на улице. День начинается. «Бельгийцы» живут у себя на дворе.

Они явились в Моперу в августе 1914 года. Все беженцы, прибывшие вместе с ними, давно разъехались. Они же купили этот домик, несколько оторванный от деревни, и остались тут стариться. Вежливые со всеми, услужливые при случае, они ни с кем не поддерживают отношений, и их не любят: по местным наблюдениям, они все только продают и никогда не покупают. Несмотря на возраст, старуха еще в прошлом году не останавливалась перед тем, чтобы раз в месяц пройти пешком три лье, отделяющие Моперу от Вильгранда, только затем, чтобы продать там на двадцать пять су дороже пару голубей или корзинку слив. Но теперь пришла настоящая старость. «Бельгиец» не встает больше с кровати или с соломенного кресла. А старуха, сидя подле него, поднимается только для самых необходимых дел: немножко супу подогреть, плошку воды достать, горшок принести или бросить горсть отрубей последнему оставшемуся в живых кролику.