Роже дю Гар - Старая Франция

Однажды летним вечером, возвращаясь от жены дорожного рабочего Фежю, которой она относила детские кофточки, она пошла по тропинке, берегом реки. Три мальчугана, выйдя из воды, ходили по траве на руках, ноги вилкой. Ей пришлось пройти между ними. Один из них, старший, был уже не ребенок…

Мадемуазель Массо была растревожена этим на долгие месяцы: перед сном ей невольно вспоминалась эта картина. Было это верных пять или шесть лет тому назад, и с тех пор она ни разу не ходила больше по тропинке.

Лутры живут на краю болота. У них всегда немного прохладнее, чем у соседей. Дом огородника затейлив, хорошо обихожен: это «фриц» по воскресеньям чинит крышу, перекрашивает ставни и мастерит крошечные, пестро размалеванные мельнички, которые при малейшем ветерке вертятся на всех заборных столбах.

Жуаньо отворяет калитку:

— Здравствуй, паренек!

Под навесом мальчик, усевшись промеж уставленных штабелями корзин, чинит их лозняком.

Он выходит на солнышко и, нагнувшись чтобы погладить спаниелей, зовет свежим голосом:

— Мама!

От загара, придающего родниковую ясность его взгляду, светлые пряди курчавых волос кажутся почти белыми.

— Заходите в залу, мосье Жуаньо, — говорит мадам Лутр, показываясь на пороге. — А мужики как раз хотели с вами потолковать. Сходи за ними, Эрик!

Легким прыжком перескакивает подросток через забор и убегает.

Разбитый на маленькие прямоугольники, вправленные в сверкающую на солнце воду, огород тянется до самого болота: виднеются рядышком два туловища в белых рубахах; мальчик, чтобы добраться до них, скачет напропалую через колпаки над дынями, похожие на выстроившиеся в ряд кровососные банки.

До войны Лутры были бездетной супружеской четой, скотоводами, с трудом растившими коров и сбывавшими в деревне молоко. Жена получила в наследство этот самый дом в развалинах и несколько гектаров лугов, погрязших в иле.

Началась война. В первые же недели Лутр попал в плен. Мадам Лутр пришлось выпутываться. Скот продавался хорошо. Она увеличила число голов. В помощь себе она истребовала пленного немца.

«Фриц» всю молодость провел в Баварии, на службе у огородника. Мастер на все руки, работяга, он сразу разглядел, какую выгоду можно извлечь из этих заболоченных рытвин. Вызывая насмешки соседей, он прокопал канавы, заложил дренажные трубы, осушил почву и, пользуясь склонами, наладил целую систему орошения при помощи лопаточных шлюзиков собственного изобретения. Мадам Лутр работала с ним за мужчину. В два года топкие луга были превращены в плодородные земли, и мадам Лутр, жадная до наживы, нашла способ приступить к небольшой огородной их эксплуатации.

Деревня перестала смеяться: враждебная, завистливая, она наблюдала, как преуспевает их предприятие, и мстила пересудами насчет парочки. Рождение ребенка довершило скандал. Ждали со злорадным раздражением конца войны и возвращения мужа, известного свирепым нравом. По заключении перемирия всеобщее изумление: наглячка не уволила «фрица»!

И как-то однажды прибыл Лутр — без предупреждения. Но пятьдесят два месяца концентрационного лагеря обратили тупоумного грубияна в хилого и ленивого выздоравливающего, который только и мечтал, что наесться досыта да понежиться. Он застал жену располневшей, разбогатевшей, дом перестроенным, стол изобильным, торговлю уже процветающей; а в ивовой люльке, сплетенной «фрицем», благополучно рожденного, готового малыша. Совсем одурев, он смотрел на все это без гнева: под низким своим лбом он взвешивал все «против», а главным образом все «за».

— Не будь тряпкой, — сказала ему жена, — если хочешь себе пользы, работай с нами. «Фриц» тебя научит.

Лутр ничего не ответил, но после нескольких дней отдыха, укрощенный, принялся за учебу.

В сущности, дело ведет жена. Счет в банке остался на ее имя. Когда она говорит о муже и о баварце, она, точно какой-нибудь капрал, называет их: «мои люди».

У них в доме, в каждой из двух спален по большой кровати. Мадам Лутр спит на одной, сын ее — на другой. Но никто так и не знает, который же из двух «людей» делит ложе с ребенком и всегда ли один и тот же.

— Освежитесь чуточку, мосье Жуаньо, — говорит мадам Лутр.

Ее крестьянское лицо спокойно, но жестковато. Она ставит на стол запотевший кувшин и наполняет три стакана пенистым напитком.

— Это «фриц» готовит, — говорит она, — из рябины, настоенной на меду.

Зала не похожа ни на одну из местных зал. Жуаньо никак не решается пускать сюда своих собак. Мебель, паркетный пол — светлые, под воск. Дневной свет просачивается сквозь пеньковые занавески. На окнах цветы в жардиньерках из разноцветной дранки. Несомненно, что и тут опять-таки не обошлось без «фрица».