Кнут Гамсун - Голод (пер. Химона)

Я хотѣлъ бы видѣть, кто свои пуговицы менѣе изнашиваетъ, чѣмъ я. Я всегда хожу съ разстегнутымъ пиджакомъ, долженъ вамъ сказать; это моя привычка, моя особенность. Нѣтъ, нѣтъ, если вы не хотите, тогда… Но неужели я не могу получить за нихъ и 10 ёръ? Но, Боже мой, кто же говоритъ, что вы должны? Вы можете заткнуть свой ротъ и оставить меня въ покоѣ… Да, да, да, позовите полицію! Я подожду здѣсь, пока вы позовете полицейскаго. Я ничего у васъ не украду… Ну, до свиданія, до свиданія! Мое имя Тангенъ; я немножко покутилъ…“

Кто-то спускается по лѣстницѣ; я тотчасъ же вернулся къ дѣйствительности; узнаю человѣка съ ножницами и сую пуговицы въ карманъ. Онъ проходитъ мимо, не отвѣчая даже на мой поклонъ, очень заботливо разглядывая свои ногти. Я задерживаю его и спрашиваю о редакторѣ.

— Его нѣтъ.

— Вы лжете! — сказалъ я; и съ нахальствомъ, удивившимъ меня самого, я продолжаю:- я долженъ съ нимъ поговорить о неотложномъ дѣлѣ. Нѣкоторыя сообщенія изъ Штифтсгардена.

— Но развѣ вы не можете мнѣ этого сказать?

— Вамъ? — возразилъ я и осмотрѣлъ его съ ногъ до головы.

Это помогло. Онъ тотчасъ пошелъ со мной назадъ и открылъ мнѣ дверь. Сердце у меня сжималось. Я стиснулъ зубы, чтобы пріободриться, постучалъ и пошелъ въ бюро редактора.

— Здравствуйте! А, это вы, — сказалъ онъ любезно, — пожалуйста, садитесь!

Мнѣ было бы легче, если бъ онъ указалъ мнѣ на дверь; слезы готовы были навернуться на глаза, и я отвѣчалъ.

— Пожалуйста, извините меня…

— Садитесь, — повторилъ онъ.

Я сѣлъ и объявилъ, что у меня опять есть статья для него и мнѣ ужасно хотѣлось бы, чтобы она попала въ газету. Я очень много работалъ надъ ней, она стояла мнѣ большого напряженія силъ.

— Я ее прочту, — сказалъ онъ и взялъ ее. — Вы, вѣроятно, прикладываете стараніе ко всему тому, что пишете, но вы черезчуръ рѣзки. Если бы вы были болѣе разсудительны! Черезчуръ лихорадочны! Но я прочту вашу статью! — и съ этими словами онъ повернулся къ своему столу.

Я продолжалъ сидѣть. Могъ ли я попросить у него крону? Объяснить ему, почему я пишу такъ лихорадочно? Онъ, навѣрно, мнѣ поможетъ. — это были для него не впервые.

Я поднялся. Гм… Но, когда я послѣдній разъ былъ у него, онъ жаловался на недостатокъ денегъ, даже куда-то посылалъ кассира за моимъ гонораромъ. Можетъ-быть и теперь дѣло такъ обстоитъ. Нѣтъ, не нужно этого дѣлать. Развѣ я не видѣлъ, что онъ въ самомъ разгарѣ работы?

— Что прикажете? — спросилъ онъ.

— Ничего, — отвѣтилъ я, стараясь говорить спокойнѣе. — Когда я могу навѣдаться?

— Ахъ, когда вы будете проходить мимо, — отвѣчалъ онъ. — Такъ, черезъ нѣсколько дней.

Я не могъ произнести своей просьбы; любезность этого человѣка совсѣмъ очаровала меня, и я хотѣлъ показать, что умѣю цѣнить людей. Лучше погибнуть съ голоду. Съ этимъ я вышелъ.

Даже тогда, когда я уже вышелъ и снова началъ испытывать мученія голода, я не раскаивался, что оставилъ бюро, не попросивъ кроны. Я вытащилъ изъ кармана вторую стружку и сунулъ ее въ ротъ. Это опять помогло. Почему я не дѣлалъ этого раньше? „Постыдись, — сказалъ я громко. — Неужели ты могъ подумать о томъ, чтобъ попросить у этого человѣка крону и этимъ привести его въ затруднительное положеніе“. И я даже сталъ читать себѣ нотацію по поводу моей подлости, которую я хотѣлъ совершить. „Это Богъ знаетъ, что такое! — сказалъ я. — Обивать человѣку пороги и чуть не царапать ему глаза, только изъ-за того, что тебѣ нужна крона, несчастная собака! Маршъ! Скорѣй, скорѣй, ты, негодяй! Я тебя проучу!“

Чтобы наказать себя, я началъ бѣгать по улицамъ, подгоняя себя ругательствами, и кричалъ на себя свирѣпо, когда мнѣ хотѣлось отдохнуть. Между тѣмъ я зашелъ очень далеко на Билестреде. Когда я, наконецъ, остановился, готовый заплакать отъ злости, что я не могъ бѣжать дальше. я задрожалъ всѣмъ тѣломъ и опустился на чье-то крыльцо. „Нѣтъ, ты стой“, сказалъ я. И, чтобы хорошенько себя промучить, я опять всталъ и заставилъ себя постоятъ, затѣмъ я началъ глумиться самъ надъ собой, надъ собственной своей испорченностью. Наконецъ, по истеченіи нѣсколькихъ минутъ, я далъ себѣ разрѣшеніе сѣсть, но и тогда я выбралъ самое неудобное мѣсто на крыльцѣ.

Боже мой, какъ хорошо отдохнуть немного! Я отеръ потъ со лба и глубоко вздохнулъ. Какъ я бѣжалъ! Но я не жалѣлъ объ этомъ, это было заслужено. И какъ я могъ только подумать о томъ, чтобы допросить крону? Вотъ теперь и послѣдствія. Я началъ кротко вспоминать, какъ бы поступила моя мать. Я расчувствовался, уставшій и обезсиленный, и началъ плакать. Тихія искреннія слезы, искреннее рыданіе безъ слезъ.