Кнут Гамсун - Голод (пер. Химона)

Съ четверть часа или даже больше я просидѣлъ на томъ же самомъ мѣстѣ. Люди приходили, уходили, но никто не мѣшалъ мнѣ.

Повсюду играли маленькія дѣти; по ту сторону улицы на деревѣ пѣла птичка.

Ко мнѣ подошелъ городовой.

— Зачѣмъ вы здѣсь сидите? — спрашиваетъ онъ.

— Зачѣмъ я здѣсь сижу? Удовольствія ради.

— Вотъ уже съ полчаса, какъ я слѣжу за вами, — сказалъ онъ. — Вы здѣсь сидите цѣлые полчаса.

Приблизительно. Что вы отъ меня хотите?

Я всталъ и съ досадой пошелъ дальше.

Придя на площадь, я остановился и посмотрѣлъ на улицу. „Сижу удовольствія ради“. Развѣ это былъ отвѣтъ? Ты долженъ бы сказать: отъ усталости — и притомъ жалостливымъ голосомъ. У тебя овечья голова, ты никогда не научишься льстить, и притомъ ты долженъ былъ бы закашлять, какъ больная лошадь».

Дойдя до пожарной сторожки, я остановился. Новая мысль. Я щелкнулъ пальцами, громко расхохотался, чѣмъ привелъ всѣхъ прохожихъ въ удивленіе и сказалъ: «Нѣтъ, теперь ты пойдешь къ пастору Левіону. Это ты непремѣнно долженъ сдѣлать. Да ну, хоть опыта ради. Тебѣ нечего терять при этомъ».

Сегодня такая прелестная погода.

Я вошелъ въ книжный магазинъ Наши, отыскалъ адресъ пастора Левіона въ адресномъ календарѣ и отправился дальше. «Теперь удается, — сказалъ я. — Теперь безъ глупыхъ выходокъ! Ты говоришь, совѣсть? Безъ глупостей; ты черезчуръ бѣденъ, чтобы думать о совѣсти». Ты совсѣмъ изголодался, приходишь съ важнымъ обстоятельствомъ, дѣломъ первой необходимости. Но ты, долженъ склонить голову на бокъ и говорить нараспѣвъ. Ты этого не хочешь, нѣтъ? Тогда я ни одного шага не сдѣлаю, знай это. Итакъ, ты находишься въ состояніи борьбы, борешься съ силами мрака и тьмы, съ чудовищами сомнѣнія и чадами преисподней, алчешь вина и млека небеснаго. Вотъ ты стоишь, и нѣтъ масла въ твоемъ свѣтильникѣ. Но ты вѣдь вѣришь въ милость Божію, ты не потерялъ вѣру! Ты долженъ скрестить руки и имѣть такой видъ, какъ-будто ты вѣришь въ милосердіе. Что касается твоего мамона, то ты ненавидишь его во всякомъ образѣ, хотя тебѣ и были бы желательны и необходимы нѣсколько кронъ на молитвенникъ и поминальникъ за пару кронъ … Я стоялъ передъ дверью пастора и читалъ: «Бюро открыто отъ 12-4».

Теперь безъ всякихъ глупостей, — сказалъ я;- теперь нужно быть серьезнымъ! Вотъ такъ, голову внизъ — еще немножко… Затѣмъ я дернулъ за ручку звонка.

— Мнѣ хотѣлось бы поговорить съ господиномъ пасторомъ! — сказалъ я горничной; но я никакъ не могъ прибавить къ этому имени Божьяго.

— Онъ вышелъ, — отвѣчала она.

— Вышелъ?! Вышелъ!

Это разбило всѣ мои планы, уничтожило все то, что я собирался сказать. И къ чему тогда былъ этотъ безконечный путь?

— У васъ какое-нибудь спѣшное дѣло? — спросила горничная.

— Нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ! — возразилъ я. — Ни въ какомъ случаѣ! Просто погода такая прекрасная, и я зашелъ, чтобы навѣстить г. пастора.

Мы стояли другъ противъ друга. Я охотно ударилъ бы себя въ грудь, чтобы она обратила вниманіе на мою булавку, скалывавшую мой пиджакъ; глазами я умолялъ ее посмотрѣть, зачѣмъ я пришелъ, но бѣдняжка ничего не понимала.

— Прекрасная погода, да, да… А госпожи пасторши тоже нѣтъ дома?

Нѣтъ, она дома, но у нея мигрень, она лежитъ на софѣ и не можетъ шевельнуться… Можетъ-быть, я хочу оставить записку?

— Нѣтъ, я иногда дѣлаю такія прогулки, движенія ради. Это такъ полезно послѣ ѣды.

Я повернулъ назадъ. Къ чему дольше еще болтать? Кромѣ того у меня кружилась голова. Меня сталъ разбирать смѣхъ.

«Бюро открыто отъ 12-4»; я постучалъ часомъ позже — время благодати миновало.

На Сторторфѣ я сѣлъ на скамейку у церкви. Боже мой, какъ все мрачно было для меня! Я не плакалъ, я черезчуръ усталъ; до крайности изнуренный, я сидѣлъ, ничего не предпринимая, не шевелясь; я совсѣмъ изголодался. Грудь горѣла, боль въ желудкѣ была невыносима. Жеваніе стружки уже болѣе не помогало; мои челюсти устали отъ безплодной работы, и я предоставилъ имъ покой. Кромѣ того, кусочекъ коричневой апельсинной корки, которую я поднялъ на улицѣ и началъ сосать, вызвалъ тошноту, я былъ боленъ; жилы на рукахъ вздулись и посинѣли.

И чего еще мнѣ ждать?

Я пробѣгалъ весь день, чтобы отыскать крону, чтобы продлить жизнь на какой-нибудь часъ. Развѣ, въ сущности говоря, не все равно, случится ли неизбѣжное днемъ раньше или днемъ позже? Если бы я велъ себя, какъ порядочный человѣкъ, я уже давно бы отправился домой, легъ бы и предоставилъ все судьбѣ. Мои мысли въ эту минуту были совсѣмъ ясны. Теперь я хотѣлъ бы умереть, теперь осень, и все погружается въ сонъ. Я испробовалъ всѣ средства, исчерпалъ всевозможные источники. Я началъ углубляться въ эти мысли и каждый разъ, какъ у меня являлась надежда на возможность спасенія, я шепталъ какъ-то разсѣянно: «Ты глупецъ, ты вѣдь уже началъ умирать!» Но вѣдь мнѣ нужно написать еще нѣсколько писемъ, все приготовить, самому быть наготовѣ: мнѣ нужно умыться и скромно убрать свою постель.