Кнут Гамсун - Голод (пер. Химона)

Нѣтъ сомнѣнія, что я имѣю дѣло съ совершенно особеннымъ видомъ темноты, съ какимъ-то ужаснымъ элементомъ, на который до сихъ поръ никто не обратилъ вниманія. Меня занимали самыя комичныя мысли, и все пугало меня. Маленькое оіверстіе на стѣнѣ заставляетъ меня задуматься, отверстіе отъ гвоздя, маленькое пятно на стѣнѣ. Я ощупываю его, дую и стараюсь отгадать его глубину.

Это не было какое-нибудь невинное отверстіе, ни въ какомъ случаѣ; это было таинственное отверстіе, котораго я долженъ остерегаться. Овладѣваемый мыслями объ этомъ отверстіи, я совсѣмъ внѣ себя отъ страха и любопытства… Мнѣ пришлось, въ концѣ-концовъ, встать съ постели и отыскать половинку перочиннаго ножа, чтобы измѣрить глубину и убѣдиться, что она не достигаетъ до сосѣдней камеры.

Я снова улегся для того, чтобы заснуть, а на самомъ дѣлѣ, чтобы бороться съ мракомъ. Дождикъ пересталъ, и не было слышно ни одного звука. Нѣкоторое время еще слышны были шаги на улицѣ. И я не могъ успокоиться до тѣхъ поръ, пока не узналъ по походкѣ полицейскаго. Вдругъ я щелкнулъ пальцами и разсмѣялся.

Чортъ возьми! Ха! Я изобрѣлъ новое слово. Я приподнимаюсь на постели и говорю: «Этого нѣтъ въ языкѣ, я самъ его изобрѣлъ, — Кубоа. По созвучію это похоже на слово!.. Клянусь Богомъ, человѣкъ, ты нашелъ слово… Кубоа-а… оно имѣетъ большое грамматическое значеніе…»

Съ широко раскрытыми глазами, изумленный своимъ открытіемъ, я сижу и смѣюсь отъ радости, затѣмъ я начинаю шептать; но меня могутъ подслушать, лучше держать свое изобрѣтеніе втайнѣ.

Теперь я опять пришелъ въ веселое настроеніе, вызванное голодомъ; я не чувствовалъ боли, я чувствовалъ себя пустымъ, и мои мысли были необузданны.

Я начинаю тихо совѣтоваться самъ съ собой. Съ самыми странными скачками мысли я стараюсь исчерпать все значеніе моего слова. Оно не означаетъ ни Тиволи, ни животное; это совершенно ясно. По зрѣломъ обсужденіи я нашелъ, что оно не можетъ означать ни висячаго замка, ни солнечнаго восхода. Впрочемъ, подыскать значеніе для такого слова — совсѣмъ нетрудно. Я подожду, и значеніе само придетъ въ голову. А пока я могу еще поспать.

Я лежу на своей койкѣ и смѣюсь, но ничего не говорю. Проходитъ еще нѣсколько минутъ, и я становлюсь нервнымъ. Это новое слово не переставая, звучитъ, снова возвращается, овладѣваетъ всѣми моими мыслями, и я становлюсь серьезнымъ. Я вполнѣ чувствовалъ, что оно не должно означать, но я еще не рѣшилъ, что же оно должно означать. Это второстепенный вопросъ! Говорю я себѣ громко, хватаюсь за руку и повторяю, что это второстепенный вопросъ. Слово, слава Богу, найдено, а это самое главное. Но мысль безконечно мучаетъ меня и мѣшаетъ мнѣ заснуть. Ничто не казалось мнѣ достаточно хорошимъ для этого необыкновенно рѣдкаго слова.

Наконецъ, я снова приподнимаюсь на постели, охватываю обѣими руками голову и говорю: «Нѣтъ, это невозможно обозначать этимъ словомъ переселеніе или табачную фабрику! Если бы оно могло обозначать что-нибудь подобное, то я давно бы ужъ рѣшился на это и взялъ бы на себя всѣ послѣдствія. Нѣтъ, собственно говоря, этому слову свойственно обозначать что-нибудь духовное, какое-нибудь чувство, состояніе, развѣ я этого не понимаю? И я начинаю размышлять, чтобы найти что-нибудь духовное. Вдругъ мнѣ показалось, что будто кто-то говоритъ, вмѣшивается въ мой разговоръ, и я возражаю, разсвирѣпѣвъ. Что вы желаете? Нѣтъ, на всемъ свѣтѣ нѣтъ такого идіота. „Наплевать!“ Ну нѣтъ, извини, за дурака ты меня считаешь что ли? „Гарусъ?“ Вѣдь это просто смѣшно. Обязанъ я что ли согласиться, что Кубоа означаетъ гарусъ? Я самъ изобрѣлъ это слово и имѣю полное право придавать ему то значеніе, которое мнѣ заблагоразсудится. Я еще самъ не знаю, что оно значитъ.

Но тутъ мой мозгъ все больше и больше приходилъ въ какое-то смущеніе. Наконецъ, я соскочилъ съ постели, чтобы отыскать кранъ. Я не испытывалъ жажды, но моя голова горѣла въ лихорадкѣ; и я чувствовалъ инстинктивную потребность въ водѣ. Выпивъ воды, я повернулся на свою постель и изо всѣхъ силъ старался хоть насильно, но заснуть. Я закрылъ глаза и заставилъ себя лежать спокойно.

Такъ я лежалъ въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ, не дѣлая ни одного движенія; я весь вспотѣлъ и чувствовалъ, какъ кровь толчками пробѣгала у меня по жиламъ. Нѣтъ, это неоцѣнимо: онъ искалъ въ трубочкѣ денегъ! И онъ при этомъ разъ кашлянулъ! Пошелъ ли онъ туда внизъ? Онъ сидѣлъ на моей скамейкѣ… Голубой перламутръ… корабли…

Я раскрылъ глаза. И какъ я могъ держать ихъ закрытыми, разъ я не могъ заснуть?.. Вокругъ меня разстилается все та же темнота, все та же бездонная, черная вѣчность, которую тщетно пытаются охватить мои мысли. Съ чѣмъ бы ее сравнить? Я дѣлалъ отчаянныя попытки, чтобъ найти слово такое жуткое, черное, чтобы оно чернило мой ротъ, когда я его произношу. Боже мой, какъ темно! И мнѣ снова пришлось думать о гавани и о кораблѣ, объ этихъ черныхъ чудовищахъ, игравшихъ тамъ и ждавшихъ меня. Они хотятъ притянуть меня къ себѣ и удержать и увезти меня чрезъ страны и моря, въ темное государство, котораго еще не видѣлъ ни одинъ человѣкъ. Мнѣ кажется, что я на бортѣ корабля и чувствую, какъ погружаюсь въ воду. Я ношусь въ облакахъ и все погружаюсь… Раздается хриплый крикъ ужаса, и я крѣпко цѣпляюсь за свою постель; я совершилъ опасное путешествіе, я носился по воздуху, какъ лоскутокъ матеріи. Какъ легко я себя почувствовалъ, когда ударился рукой о жесткую койку. „Вотъ такова смерть, — говорилъ я себѣ,- вотъ теперь ты умрешь“. Я лежалъ нѣкоторое время и думалъ, что теперь я приподнимаюсь на своей постели и спрашиваю строго: „Кто говоритъ, что я долженъ умереть? Разъ я нашелъ слово, я имѣю полное право самъ опредѣлить, что оно должно означать“…