Кнут Гамсун - Маленькие приключения

Разъ лѣтомъ въ 1894 году меня разбудилъ датскій писатель Свенъ Ланге; онъ вошелъ въ мою комнату на улицѣ Вожираръ и сказалъ:

— Въ Парижѣ вспыхнула революція.

— Что!? Революція!?

— Студенты хозяйничаютъ въ городѣ, вышли бунтовать на улицу.

Мнѣ хотѣлось спать, я былъ золъ и сказалъ:

— Выставьте пожарную кишку на улицу и облейте молодцовъ.

Но Свенъ Ланге былъ на сторонѣ студентовъ, поэтому ушелъ, разсердившись.

Причина, изъ-за которой студенты принялись «хозяйничать», была слѣдующая.

Извѣстное общество «Четырехъ изящныхъ искусствъ» устраивало балъ въ увеселительномъ заведеніи Moulin Rouge. Четыре дамы, которыя должны были олицетворять на этомъ балу изящныя искусства; явились почти голыми, — только вокругъ таліи у нихъ были шелковые пояса. Парижская полиція терпѣлива и ко всему пріучена, но тутъ вмѣшалась, балъ былъ запрещенъ, а учрежденіе закрыто. Художники протестовали; студенты Латинскаго квартала поддержали ихъ, и скандалъ разросся.

Спустя нѣсколько дней, по бульвару Сенъ-Мишель шелъ небольшой полицейскій отрядъ. Передъ однимъ изъ многочисленныхъ кабачковъ сидѣло нѣсколько студентовъ, они язвительно подсмѣивались и подзывали патруль. Парижская полиція терпѣлива и ко всему пріучена, но тутъ одинъ изъ полицейскихъ разозлился, — онъ схватываетъ тяжелую каменную спичечницу, стоящую на одномъ столикѣ на бульварѣ, и швыряетъ въ зачинщика. Онъ цѣлитъ очень неудачно: спичечница, разбивъ окно, влетаетъ въ кабачокъ и попадаетъ въ голову ни въ чемъ неповинному студенту, да такъ, что несчастный убитъ на мѣстѣ.

Изъ-за этого-то студенты и «хозяйничаютъ» теперь.

Когда Свенъ Ланге ушелъ, я всталъ и вышелъ. На улицѣ неспокойно, множество народу, конная и пѣшая полиція. Протискиваюсь, добираюсь до своего ресторана; послѣ завтрака закуриваю сигару и направляюсь домой. Но толпа уже выросла и давка усилилась. Охранять порядокъ явилась теперь національная гвардія — пѣшая и конная. Когда она показалась на бульварѣ Сенъ-Жерменъ, толпа съ крикомъ начала бросать въ нее камнями. Лошадей невозможно было удержатъ, онѣ фыркали, становились на дыбы. Толпа ломала асфальтъ на улицѣ и швыряла имъ.

Какой-то господинъ, возмущаясь, спросилъ меня:

— Время ли теперь курить сигару?

Я отвѣтилъ, что не французъ, и не догадываюсь, какая мнѣ предстоитъ опасность, — и это мнѣ извинительно.

Но онъ кричитъ въ изступленіи:

— Революція! Революція!

Тогда я бросилъ сигару.

Теперь уже поднялись не одни студенгы и художники, — со всѣхъ концевъ Парижа стекались лацарони, разные праздношатающіеся, неопредѣленные субъекты. Они выползали изъ всѣхъ угловъ, выныривали изъ боковыхъ улицъ и смѣшивались съ толпой. И у многихъ приличныхъ джентльменовъ пропадали часы.

Толпа увлекла меня. Тамъ, гдѣ скрещивались бульвары Сенъ-Мишель и Сенъ-Жерменъ, былъ главный пунктъ безпорядковъ, и возстановитъ спокойствіе тамъ казалось очень труднымъ. Толпа долгое время дѣлала все, что хотѣла. Одинъ омнибусъ переправлялся черезъ мостъ съ того берега Сены. Когда онъ приблизился съ площади Сенъ-Мишель, какой-то человѣкъ вышелъ изъ толпы, снялъ шляпу и сказалъ:

— Милостивыя государыни и милостивые государи, не будете ли вы такъ любезны выйти…

Пассажиры вышли.

Тогда распрягли лошадей и съ радостными криками опрокинули омнибусъ на тротуаръ. Слѣдующіе экипажи подверглись той же участи. Конки, проходящія мимо, задерживались и опрокидывались въ одно мѣсто, такъ что скоро отъ одного тротуара къ другому протянулась высокая баррикада. Всѣ сообщенія были прерваны; тѣмъ, кому нужно было пробраться дальше, не могли ничего подѣлать, ихъ увлекла за собой волнующаяся толпа, ихъ оттѣсняли въ боковыя улицы или оттискивали къ дверямъ.

Я случайно очутился опятъ у ресторана, откуда вышелъ, — меня несло все впередъ, пока я не очутился у высокой желѣзной рѣшетки, которая окружала музей, и здѣсь я прочно утвердился. Мнѣ чуть не оторвали рукъ отъ тѣла, но я держался крѣпко.

Вдругъ — выстрѣлъ, за нимъ другой. Паника охватила толпу; съ криками ужаса она бросилась въ боковыя улицы; полиція воспользовалась случаемъ разогнать толпу по разнымъ направленіямъ, опрокинуть ее и саблями прорубиться самой.

Въ этотъ моментъ было похоже на войну. Счастіе, что я держался за рѣшетку, — никакая давка меня не пугала. Какой-то задыхающійся безумецъ налѣзъ на меня. Онъ держалъ высоко надъ головой визитную карточку, совалъ мнѣ ее въ руку и умолялъ о пощадѣ: онъ думалъ, я его убью. На карточкѣ было: докторъ Іоханнесъ. Онъ мнѣ объяснялъ, дрожа какъ осиновый листъ, что онъ армянинъ, пріѣхалъ въ Парижъ съ научной цѣлью, а въ Константинополѣ онъ врачомъ. Я пощадилъ его жизнь и не отнялъ ее у него. Живо помню его разстроенное лицо съ черной рѣдкой бородой и большими промежутками между зубами на верхней челюсти.