Джон Пристли - При блеске дня

— С Элизабет Эрл?

— Проклятие! Неужели всем известно все, что происходит в мире кинематографа?

Она рассмеялась:

— Мне почти ничего неизвестно об этом мире. Догадаться несложно. И Харндин, и Хинчклиф рассказали мне, что вы большие друзья, а сегодня вы должны были пойти на вечеринку в ее честь. Вы ушли оттуда рано и больше не хотите работать с этими людьми… и вдобавок обмолвились об испорченных отношениях…

— Да, вы правы, догадаться легко. Словом, вот так обстоят дела — я предупреждал, что вам мои переживания покажутся чепухой. И вот почему встреча с вашими друзьями пошла мне на пользу. Последние два дня я чувствую себя не то покойником, не то старым привидением. И позвонил я вам после вечеринки не потому, что надеялся услышать что-то интересное и связанное с кино, а потому что не знал, куда еще себя деть.

Миссис Чайлдс кивнула, как-то странно посмотрела на меня — без улыбки, но тепло и по-доброму, — а затем сняла со стены напротив одну из картин. Она поднесла ее к торшеру, и я тоже подошел посмотреть. В этот миг передо мной словно распахнулось окно в другой мир, в солнечное утро, навек утраченное и почти забытое… На глаза тут же навернулись слезы. В руках у миссис Чайлдс была та самая акварель, которую Стэнли Мервин показывал нам с Джоком в балсденском пабе воскресным утром, перед приездом Никси: сверкающий ручей бежал под каменной аркой моста, а вокруг раскинулись горы и вересковая пустошь.

— Он показывал ее нам с Джоком в «Белой лошади»! — воскликнул я. — Он написал ее в то самое утро, перед нашей встречей. Помню, он еще сказал: «Я с утра был на пустоши, пытал удачу с тем живописным мосточком. Уж сколько я над ним бился, добрую дюжину холстов перепортил, никак мне цвета не даются. Но на сей раз, кажись, я его уговорил». А я, посмотрев на картину, сказал, что это — маленькое чудо. И вот оно… вот оно! Все, что осталось от золотого мая… Джок шел большими шагами, точно индейский вождь… стояла жара, а в пабе было темно и прохладно… старик Мервин улыбался, потягивая пиво… Элингтоны сняли маленький домик на пустоши, и мы с Евой, Джоан и Бриджит играли в крикет на зеленой лужайке… то было другое время, другой мир, навсегда забытый и утраченный.

Я сидел в кресле, глядя невидящими глазами на огонь в камине.

— Но ведь вы его не забыли, — сказала миссис Чайлдс.

Она тоже стояла возле камина и пристально смотрела на меня. Почему-то мне захотелось, чтобы она отвернулась.

— И мир этот никуда не делся. Даже мостик цел. Я видела его прошлым летом. Лучше в прошлое не возвращаться — это скользкая дорожка. Десять лет назад, потеряв мужа, я тоже увлеклась такими путешествиями. Мы были очень счастливы вместе, но наше счастье длилось недолго. Помню, как я твердила про себя: «Все пропало, пропало, ничего не вернуть!» А потом я одумалась и заставила себя вернуться к жизни, ведь смерть близких и перемены — тоже ее неотъемлемая часть. Замкнуться, замереть, сжаться в комок, не позволять жизни течь сквозь тебя — хуже этого ничего быть не может. Вы меня понимаете, Грегори? — Она осеклась и добавила уже совсем другим тоном: — Ваше имя недаром выскочило так запросто… мы с вами были знакомы. Но вы, конечно, меня не помните.

— Неправда. Память у меня превосходная. Ваши глаза и улыбка сразу показались мне знакомыми. Теперь я понял. Вы — Лаура Блэкшоу, не так ли?

— Мне было только десять! — воскликнула она. — И мы больше не виделись после того страшного пикника на утесе. Удивительно, что вы меня помните!

Она потянулась ко мне, я взял ее за руки и долго сжимал улыбаясь. Она тоже отвечала мне улыбкой и теперь выглядела совсем иначе, легче и живее, чем та деловая и строгая женщина, что впустила меня в квартиру.

— Наверняка я чудовищно вам надоедала в Силвердейле! А вы были очень добры и вели себя как настоящий джентльмен. Потом я напросилась с вами на пикник. Помню тот ужасный летний день, адское пекло… Но как же мне понравилось ехать в поезде с вами и Джоком Барнистоном! Остальное… остальное преследовало меня долгие годы.

Она села и уставилась на огонь.

— Простите. Для ребенка это страшное потрясение — стать свидетелем такой беды…

— Вы были очень добры! — воскликнула она с улыбкой. — Просто чудо для юноши вашего возраста… сколько вам было? Восемнадцать? Я потом еще много лет вас обожала.

— Я очень боялся, что вы не перенесете удара. В последнее время я много думаю о той поре.

Я рассказал Лауре про встречу с Джоан в 1919-м, когда та закатила истерику и призналась мне, что Ева совершила самоубийство.