Эдвард Форстер - Говардс-Энд

— Давай выходи за него. По-моему, ты молодец. Если кто-то и может справиться с этим, то только ты.

Маргарет сказала, что ей не с чем «справляться», но Хелен продолжала:

— Нет, есть с чем. Нам с Полом это не удалось. Я могу делать лишь то, что легко. Могу увлекать и увлекаться. У меня не получится, и я не буду даже пытаться завязывать трудные отношения. Если я когда-нибудь выйду замуж, то это будет человек достаточно сильный, чтобы командовать мной, или такой, кем стану командовать я, оказавшись сильнее. А посему я никогда не выйду замуж, ибо подходящих мужчин не видно. Но пусть хранит Господь того, за кого я все-таки выйду, потому что я, конечно, сразу же от него сбегу. Так-то! А все потому, что я необразованная. Но ты, ты другая, ты героиня.

— О, Хелен! Разве я героиня? Неужели бедняге Генри придется так плохо?

— Ты хочешь сохранить соразмерность, и в этом твой героизм, как у древних греков, и я не вижу, почему бы тебе в этом не преуспеть. Давай борись с ним и помогай ему. Но не проси у меня ни помощи, ни даже сочувствия. Отныне я пойду своей дорогой. И я собираюсь быть обстоятельной, потому что обстоятельной быть легко. Я собираюсь не любить твоего мужа и сказать ему об этом. Я собираюсь не идти на поводу у Тибби. Если Тибби хочет со мной жить, придется ему принимать меня такой, какая я есть. Я собираюсь любить тебя еще больше. Да, это правда. Мы с тобой построили нечто настоящее, ибо оно лежит исключительно в сфере духа. На нас нет никакого покрова таинственности. Нереальное и таинственное начинается, когда обращаешься к телу. Распространенное мнение, как всегда, оказывается абсолютно ложным. Наши переживания касаются материальных вещей — денег, мужей, сдаваемых в аренду домов, — но Небеса сами делают свою работу.

Маргарет была благодарна сестре за такое проявление чувств.

— Возможно, — ответила она.

Все перспективы закрываются перед незримым — в этом никто не сомневается, — но, по мнению Маргарет, Хелен закрывала их слишком быстро. В каждом обороте речи человек сталкивается и с реальностью, и с абсолютом. Быть может, Маргарет стала уже слишком взрослой для метафизики, быть может, под влиянием Генри начала от нее отвыкать, но она чувствовала, что есть нечто неустойчивое в сознании, которое с такой готовностью отбрасывает зримое. Деловой человек, который полагает, что его жизнь — все, и мистик, который утверждает, что его жизнь — ничто, не могут, каждый со своей стороны, увидеть истину. «Да, дорогая, я понимаю: истина на полпути, между тем и этим», — давным-давно отважилась сформулировать тетя Джули. Нет, истина — живое явление, и она не может быть на полпути, между тем и этим. Ее можно найти только с помощью постоянных экскурсов в оба мира, и хотя соразмерность есть последний секрет, овладение им в самом начале сделает поиск тщетным.

Хелен, соглашаясь в одном и не соглашаясь в другом, готова была рассуждать до полуночи, но Маргарет, которой нужно было успеть собрать вещи, перевела разговор на Генри. Хелен может сколько угодно ругать Генри за его спиной, но не согласится ли она, пожалуйста, в обществе держать себя в руках?

— Мне он определенно неприятен, но буду делать что смогу, — пообещала Хелен. — А ты в свою очередь делай что можешь по отношению к моим друзьям.

После этого разговора у Маргарет на душе стало легче. Внутренняя жизнь сестер оставалась неприкосновенной, поэтому им было не трудно договариваться о внешних обстоятельствах словами, которые не могла бы даже вообразить тетушка Джули, а Тибби или Чарльз сочли бы невозможными. Бывают моменты, когда внутренняя жизнь фактически вознаграждает вас, когда годы самоанализа, проводимого без всякой видимой причины, вдруг приобретают практическую ценность. На Западе такие моменты все еще крайне редки, но то, что они все-таки случаются, сулит нам лучшее будущее. Маргарет, хотя и не могла понять свою сестру, убедилась, что по крайней мере отчуждение им не грозит, а потому вернулась в Лондон в более спокойном расположении духа.

На следующее утро, в одиннадцать часов, Маргарет явилась в контору Имперской и западноафриканской каучуковой компании. Она была рада оказаться там, потому что в разговорах Генри скорее намекал на свое дело, чем описывал, в чем оно состояло; к тому же бесформенность и неопределенность, которая у нас ассоциируется с самой Африкой, до сих пор витали над основным источником его богатства. Нельзя, впрочем, сказать, будто ее визит что-то прояснил. Перед ней была обычная плавающая на поверхности конторская пена — бухгалтерские книги, полированные конторки, медные поручни, которые появлялись и заканчивались без видимой причины; собранные в тройные соцветия шары, наполненные электрическим светом; маленькие клетушки, похожие на кроличьи, застекленные или зарешеченные, и мелкие клерки-кролики. Но и когда она проникла в самую глубь конторы, ее взору открылся всего лишь обычный стол и турецкий ковер, и хотя на карте над камином действительно была изображена часть Западной Африки, сама карта ничем не отличалась от прочих. Напротив нее висела другая карта. На ней был представлен уже весь континент, похожий на кита, предназначенного на убой ради добычи китового жира. Рядом была дверь, закрытая, но из-за нее доносился голос Генри, диктовавшего «суровое» письмо. Все это с тем же успехом могло бы встретиться ей в «Порфирионе», Банке Демпстера или у знакомого торговца вином. В наши дни все кажется таким похожим. Но, быть может, Маргарет обращала внимание на «имперскую», а не «западноафриканскую» сторону деятельности компании, а к империализму у нее всегда было сложное отношение.