Шмуэль-Йосеф Агнон - Под знаком Рыб

Какая-то приятная горечь есть в миндалинах. Хемдат окунал их в сладкое вино и высасывал, глядя, как Яэль набивает полный рот и раскалывает одну миндалину за другой своими крепкими зубами. Теми же, которыми она когда-то откусила локон его волос. Потом она встала, подошла к раковине и налила себе стакан воды. Хемдат поднял бутылку и налил ей вина. Яэль покачала головой, сказала: «Я хочу воды», — и ее горделивые плечи поднялись еще выше.

Хозяйская девочка подошла к столу снять скатерти и шепнула Хемдату:

— Какая у вас прелестная жена…

Хемдат нежно погладил ее ухо.

С большим удовольствием посидел Хемдат с Шаммаем, когда тот пришел к нему в гости. Как приятно смотреть на Шаммая, когда он говорит о Яэли. Когда она лежала в больнице, он каждый день приезжал ее проведать. Приезжал из того поселения, где летом жил постоянно. Точно пес, сторожил у ворот больницы. А Яэль его терпеть не может. Говорит, что не хочет находиться с ним рядом. Ничего, Хемдат расскажет ей вечером обо всем том, что сделал для нее этот добрый юноша. Перестань сердиться на него, неблагодарная.

Его неумеренное восхищение Яэлью веселит Хемдата. Как наивен этот мальчик! Почему Яэль так отталкивает его?

Прошло несколько дней. Яэль словно куда-то пропала. Опять пришел Шаммай. В руке палка, на голове походная шляпа. Сапоги и прочее дорожное снаряжение. Куда это он? Оказывается, Шаммай заказал коляску в Реховот и пришел пригласить Хемдата поехать с ним. Так и сказал: «Пожалуйста, господин Хемдат, поедемте с нами в Реховот дня на два-три. Яэль тоже едет». И перевел взгляд с Хемдата на картину Рембрандта. Его лицо отразилось в стекле между фигурами жениха и невесты.

Хемдат подошел к стене и снял с нее картину. Не все ли равно Яэли, поедет он с ними или нет? Ведь именно так сказал Шаммай: или вы, или госпожа Илонит. Она тоже попросила место в коляске.

А кто он вообще, этот Шаммай, что так прицепился к Яэли Хают? Сын богатого домовладельца, у которого есть земля в Стране Израиля и который живет в Америке и содержит жену и сыновей, оставшихся в России, а также старшего, вот этого Шаммая, живущего в Бейруте, — там он изучает медицину в Американском университете и каждый раз, когда выпадает возможность, приезжает в Страну и задерживается здесь на несколько месяцев, чтобы познакомиться с будущим местом своей работы. Пусть у Шаммая толстые руки и пухлые щеки — куда важнее, что в его сердце сохранились высокие идеалы. Но почему он покраснел, когда приглашал Хемдата поехать с ним и с Яэлью? Может быть, потому, что сказал «с нами» во множественном числе?

Смешно, когда этот мальчишка говорит: «Мне нравятся ваши стихи, господин Хемдат. Все, что выходит из-под вашего пера, прекрасно и значительно. Ей-богу, Пизмони в сравнении с вами совсем не поэт, я вообще не читаю его произведения».

Хемдат задумался: почему я перестал навещать Яэль? Разве она не просила его заходить, разве Шаммай не передавал ему ее приглашение? Как-то вечером он все-таки отправился к ней. Когда он вошел, она смутилась. Она была в плаще Шаммая, а сам Шаммай лежал, растянувшись на тахте. На его гладком пухлом лице, казавшемся продолжением толстой, набухшей шеи, застыла смущенная улыбка победителя. Они вскочили ему навстречу: «A-а, господин Хемдат! Сделайте одолжение, выпейте сельтерской с лимонным вареньем! Или, может, выпьете стаканчик ликера? Право же, что может быть лучше стаканчика ликера перед едой. Вы ведь отобедаете с нами, не так ли?»

«Как они могут сидеть в этой комнате, где нечем дышать?» — подумал Хемдат. Куча посуды на столе. Повсюду беспорядок. На спинке тахты висят галстуки Шаммая, и под каждой кроватью — пара комнатных туфель. «Наверно, он целует ее, — думал Хемдат. — Может быть, даже обнимает. Они, наверно, часто опаздывают на вечеринки».

Он не осуждал ее. Она голодала, а Шаммай покупал ей и хлеб, и даже шоколад. В конце концов, она просто такая же, как все. Завтра она выйдет замуж, нарожает сыновей и дочерей и раздастся, как жена лавочника. Он ничего к ней не имеет. Он просто не будет больше упоминать ее имя.

Лето близилось к концу. Яффа томилась в удушливом мареве. Город раскалился от постоянного зноя, на улице нечем было дышать. Счастлив был тот, кто мог сидеть дома и не плавать в поту. Весь день горит спиртовка под кофеваркой, и Хемдат пьет чашку за чашкой. Правда, кофе совсем не возбуждает его, но возня с кофеваркой разгоняет скуку. Это позволяет ему немного рассеяться. Он мог бы, например, сходить поглядеть на Тель-Авив и его новые дома, тем более в день праздника основания города. Вся Яффа отмечала этот великий праздник вином и сладостями, вся Яффа кроме Хемдата, который сидел дома и пил черный кофе.