Гарольд Роббинс: Саквояжники (Охотники за удачей, Первопроходцы)

Ее голос переходил в панический шепот:

— Джони, я истекаю кровью.

Сон мгновенно слетел с меня.

— В чем дело?

— Я поехала в мексиканский район сегодня после полудня, и что-то не так, у меня не останавливается кровь и я боюсь.

Я сел на кровать.

— Где ты?

— В полдень я сняла комнату в отеле «Вествуд», комната девятьсот один.

— Ложись в постель, я сейчас буду.

— Пожалуйста, поторопись, Джони. Пожалуйста.

Отель «Вествуд» располагался на окраине Лос-Анджелеса. Никто даже не успел моргнуть, как я, не назвав себя, пронесся мимо конторки портье к лифту. Остановился у номера 901 и толкнул дверь. Она не была заперта, и я вошел в номер.

В своей жизни я никогда не видел так много крови. Кровь была повсюду: на дешевом коврике на полу, в кресле, в котором она сидела, когда звонила мне, на белых простынях.

Она лежала на кровати, и лицо ее было такого же белого цвета, как и подушка под головой. При моем приближении глаза ее приоткрылись. Губы шевелились, но из них не вырвалось ни звука.

Я присел рядом.

— Не пытайся говорить, девочка. Я пошлю за доктором. Все будет хорошо.

Она закрыла глаза, а я направился к телефону. Однако в звонке доктору не было никакого смысла. Мой отец явно не обрадовался бы, если из-за меня наша фамилия снова попала бы на страницы газет. Я позвонил адвокату Макаллистеру, который вел дела компании в Калифорнии.

Дворецкий позвал его к телефону. Я постарался говорить спокойно:

— Мне срочно нужен доктор и карета скорой помощи.

Менее чем через секунду я понял, почему мой отец пользуется услугами Макаллистера. Он не стал тратить время на бесполезные вопросы, а только поинтересовался: где, когда и кто. И никаких почему. Его голос прозвучал отчетливо:

— Доктор и скорая помощь будут там через десять минут. А тебе я советую сейчас уйти. Больше ты уже ничего сделать не сможешь.

Я поблагодарил его, опустил трубку и взглянул на кровать. Глаза ее были закрыты, и казалось, что она спит. Когда я направился к двери, она открыла глаза.

— Не уходи, Джони. Я боюсь.

Я вернулся к кровати, сел рядом с ней и взял ее руку. При этом глаза ее снова закрылись. Скорая помощь прибыла через десять минут, и она не отпускала мою руку, пока мы не приехали в больницу.

Когда я вошел в здание фабрики, шум и запах сомкнулись вокруг меня, словно кокон. Работа моментально прекратилась, и послышались приглушенные голоса: «Сынок».

Сынок. Так они меня называли. Они говорили обо мне с теплотой и гордостью, как их предки о детях своих господ. Это рождало в них чувство солидарности и родства, помогавшее примириться с той скудной и однообразной жизнью, которой они вынуждены были жить.

Я миновал смешивающие чаны, прессы, формы и подошел к задней лестнице, ведущей в контору. Поднимаясь по ступенькам, я оглянулся. Мне улыбались сотни лиц. Я помахал рукой и улыбнулся в ответ точно так, как я всегда делал это с тех пор, когда впервые поднялся ребенком по этим ступеням.

Дверь наверху лестницы закрылась за мной, и шум моментально исчез. Пройдя небольшим коридором, я попал в приемную конторы.

Денби сидел за своим столом и, как всегда, что-то возбужденно писал. Девушка напротив него, казалось, выколачивала дьявола из пишушей машинки. Два других человека — мужчина и женщина — расположились на диване для посетителей.

Женщина была одета в черное и теребила в руках маленький белый носовой платок. Я вошел, и она посмотрела на меня. Мне не надо было объяснять, кто она. Та девушка была похожа на свою мать. Когда наши взгляды встретились, она отвернулась.

Денби поспешно поднялся.

— Ваш отец ждет.

Я промолчал. Денби открыл дверь, и я вошел в кабинет, огляделся. Невада стоял, опершись на книжный шкаф, расположенный у левой стены. Глаза его были полуприкрыты, но в них чувствовалась настороженность, так свойственная ему. Макаллистер находился в кресле напротив отца. Голова его была повернута в мою сторону. Отец же сидел за огромным, старым дубовым столом и свирепо смотрел на меня. В остальном кабинет был точно такой, каким я его помнил.

Темные дубовые панели, громоздкие кожаные кресла, зеленые бархатные портьеры, а на стене позади стола — портреты отца и президента Вильсона. Рядом с креслом отца стоял специальный столик с тремя телефонами, а правее — другой столик, на котором неизменно находились графин с водой, бутылка пшеничного виски и два стакана. Сейчас бутылка была пуста почти на две трети. Отец ежедневно выпивал бутылку, и такое количество виски оставалось обычно часам к трем. Я посмотрел на часы. Было десять минут четвертого.