Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

— Значит, увидимся в Нэцу. До свиданья, Сэгава-кун!

Усимацу, обрадованный обещанием новой встречи, проводил учителя взглядом, полным любви.

В вагоне сразу сделалось тихо. Прислонившись к холодному железному столбу, Усимацу закрыл глаза и стал перебирать в памяти всё, что в короткие часы этой неожиданной встречи говорил учитель. И он ощутил какую-то неудовлетворённость. Ему показалось, что расположение Рэнтаро было чисто внешним, что в душе он остаётся равнодушным к нему. Почему же, с грустью и досадой думал Усимацу, его такое большое и горячее чувство не находит ответа в сердце учителя. Усимацу не то что ревновал Рэнтаро, но всё же не без зависти думал о его дружбе с пожилым адвокатом.

Наконец Усимацу разобрался в своих чувствах. Он понял, что и его преклонение перед Рэнтаро, и пылкая привязанность к нему, и какая-то безутешность, которую вызывала неразделённость чувств, — всё это происходит из-за мучительного сознания того, что он, Усимацу, тоже — «этa». До тех пор, пока он будет таиться, его чувства не найдут отклика в сердце учителя. И это вполне понятно. О, если бы он мог признаться ему в этом, какой тяжёлый груз свалился бы с его души! Как изумился бы учитель! Нет, как бы он обрадовался и, взяв его за руку, воскликнул: «И ты тоже!» Как слились бы их сердца и какой глубокой стала бы их дружба — дружба, полная скорби об общей судьбе!

Да, он откроется ему, он должен открыться! Усимацу представил себе радостный день их следующей встречи.

Поезд прибыл на станцию Танака, когда уже вечерело. Тем, кто направлялся в Нэцу, предстояло подняться больше мили вверх по склону Тиисагата.

Вместе с Усимацу с поезда сошёл и Такаянаги. Как и подобает кандидату в депутаты парламента, у него была величественная осанка. Во всём его облике ощущалась жажда власти и богатства, и в то же время в нём чувствовалась какая-то насторожённость. Время от времени он украдкой поглядывал на Усимацу и вместе с тем старался не встречаться с ним взглядом. «Куда направляется этот человек?» — мысленно спрашивал себя Усимацу. Такаянаги смешался с толпой пассажиров и быстро покинул перрон, как будто желая скрыться. Окружённый встречавшими его людьми, он шествовал по той же дороге, что и Усимацу, закутавшись в пальто и стараясь не привлекать к себе внимания.

Шоссе Хоккоку свернуло влево. Когда Усимацу вышел на тропинку среди тутовых садов, Такаянаги и его спутников уже не было видно. Усимацу карабкался по тропинке, круто поднимавшейся в гору. Вокруг него, по бокам, на уступах с насыпями из щебня чернели убранные поля, а впереди высились склоны гор Эбоси. Вершины Хироно, Маруною, Кагоното, Митогэ, Асама, небольшие деревушки и сосновые рощи, встречавшиеся на его пути, — всё было связано здесь с воспоминаниями. Тикума текла теперь далеко внизу, в долине, поблёскивая в лучах заходящего солнца.

На западе тянулось серо-лиловое облако, и горы Хида не были видны. Эти девственные горы, куда не ступала ещё нога человека!.. Можно было легко вообразить, как Удивительна и величественна была бы картина природы — ослепительная белизна снегов, сверкающих под лучами заходящего солнца, — если бы не это вечернее облако! Усимацу всегда любил горы. И сейчас, когда он взбирался по неровной каменистой тропе, любуясь красотой горных склонов и раздумывая о простых обычаях и неприхотливой жизни горцев Синано, он ощущал, как поднимаются к его сердцу горячие токи крови. Теперь Иияма далеко позади. Усимацу с жадностью вдыхал горный воздух и радовался тому, что может хоть ненадолго забыть свои тревоги. Он смотрел, как садилось солнце в горах. В последних его лучах горы меняли свой облик: сначала они были красные, потом лиловые, потом лиловато-серые. Наконец долины и холмы постепенно покрыла тень, но на самых высоких вершинах ещё горел последний луч заката. Потом угас и он, и только на одном краю неба серое облако пронизывал жёлтый свет — это курился огнедышащий вулкан Асама.

Однако радостное настроение Усимацу длилось недолго. Ущелье кончилось, и его глазам открылся вид на большое селение, раскинувшееся на склоне горы. Он увидел окутанные сумерками деревянные и глиняные стены горных хижин, что-то тёмное под сенью их крыш — не низкорослая ли это хурма? Вот и Нэцу. Он услышал пение возвращающихся с ноля крестьян, и сердце его больно сжалось. Усимацу подумал об отце, нашедшем прибежище здесь после переезда из Коморо, и красота родных мест перестала его радовать… чувство любви к отцу окрасилось горечью и болью. О, и природа оказалась для него только минутным утешением! И чем ближе он подходил к Нэцу, тем сильнее терзала его мысль о том, что он — «этa».