Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

Погребальный обряд тоже был прост. Для людей, исполненных скорби, однообразные звуки гонга и барабана были подобны траурной музыке, а монотонное чтение молитв звучало надгробным плачем. Поклонились гробу, похлопали в ладоши, [20] …похлопали в ладоши… — молитвенный жест синтоистского ритуала. воскурили благовония — вот и всё. Кое-кто стал расходиться. Гроб опустили в могилу. Рядом высился холм земли. Последние полевые ромашки были смяты и затоптаны ногами людей.

Присутствующие на погребении один за другим бросали на гроб пригоршни земли. Дядя и Усимацу тоже бросили по горсти. Потом кто-то взял лопату и стал засыпать могилу. Комья земли с глухим стуком падали на крышку гроба, словно где-то обрушилась скала, и сразу дохнуло резким запахом сырой земли, повеяло невыразимой печалью. Усимацу стоял неподвижно, неотрывно глядя в могилу, пока над нею не вырос маленький холмик. Единственное, что ему осталось от отца, — это завет «Храни тайну!». До последнего вздоха внушал он ему свою волю, а теперь погребён глубоко в землю, вот его могила, и его больше нет.

Похороны прошли благополучно. Попросив позаботиться обо всём остальном владельца пастбища и оставив сторожку на попечение младшего пастуха, Усимацу с дядей собрались домой в Химэкодзаву. Усимацу пытался унести с собою чёрную кошку отца, но она не давалась. После смерти отца она ничего не ела, не отзывалась на зов и всё время жалобно мяукала под полом сторожки. Может быть, она тоже тосковала по умершему хозяину? Её жалели. Скоро наступят холода, чем она будет тогда кормиться в горах?

— Жалко — совсем одичает, — сказал дядя.

Присутствовавшие на похоронах один за другим расходились. Молодой пастух, которому поручили сторожку, пошёл проводить их до холма, где находился загон для скота. Грустно светило ноябрьское солнце, пастбище Нисиноири казалось на редкость пустынным и мрачным. Кое-где зеленели невысокие сосны. Горные азалии, буйно разросшиеся на пастбище, и те поникли от мороза. Всё кругом, казалось, наводило на грустные думы о смерти.

Усимацу молча брёл по узенькой тропке среди невысоких гор, согнувшись под тяжестью своего горя. Он вспоминал, как три года назад посетил эти места в конце мая. Как раз в это время у скота чешутся рога. Тогда все эти увядшие, почерневшие от мороза азалии пестрели красными и жёлтыми цветами. Помнится, ему повстречались дети, собиравшие папоротники. Кругом слышалось воркование диких голубей. Лёгкий, приятный ветерок доносил аромат горных лилий, свидетельствуя о начале раннего лета. Отец, указывая на сочную зелень, покрывавшую холмы, говорил, что Нисиноири — благодатное место для скота: здесь животные излечиваются от многих болезней, потому что едят свежую траву, лижут соль и пьют воду из горных речек. Он рассказывал много интересного о повадках скота: о том, как животные объединяются по породам, о том, что при слиянии стад происходит испытание боданьем и что у животных существуют свои способы воздействия друг на друга, что в стаде непременно отыскивается корова, которая становится как бы королевой. Усимацу вспоминал, с каким увлечением он слушал тогда эти рассказы.

Хотя отец укрылся от людей и коротал свои дни в глуши гор Эбосигадакэ, но в душе он всю жизнь лелеял честолюбивые мечты. Этим он и отличался от своего брата, лишённого каких бы то ни было желаний. Отец всегда негодовал по поводу существующих нравов и своей несчастной судьбы и решил, раз ему нельзя пробиться в жизни, лучше уединиться в горах. И если ему самому не удалось добиться того, чего он хотел, то пусть, по крайней мере, удастся его сыну. «Держись крепко, — говорил отец, — не отказывайся от намерения выйти в люди, даже если солнце взойдёт на западе и сядет на востоке! Иди вперёд, борись, добивайся!» — В этих словах был весь отец.

Теперь, думая о том, каким одиноким был отец, Усимацу с ещё большей силой ощутил ту надежду и страсть, которые отец вкладывал в свой завет. Единственный завет его жизни — «Храни тайну!», его последний предсмертный вздох и неожиданная кончина глубоко потрясли молодого человека. О, смерть безмолвна! Но у потрясённого Усимацу она вызывала гораздо больше тягостных раздумий, чем если б он услышал тысячи слов.

Они дошли до загона, и Усимацу увидел то, что было делом жизни отца: на обширном горном плато паслось огромное стадо. Коровы бродили, пощипывая сочную траву, или лежали под соснами; в восточной части плато за частоколом содержались молодые, ещё безрогие телята.