Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том третий

– Лаура… – услышала она ласковый голос, – Лаура, посмотри, что я тебе принес. Пожалуйста, милая… – на нее повеяло сладким, едва уловимым ароматом цветов:

– После венчания мы ночевали на ферме. Мишель проснулся, и собрал мне ландышей. Он говорил, что я сама, как цветок… – Лаура дрогнула ресницами. Покрытая шрамами щека касалась ковра мелких, желтых лепестков:

– Другие здесь не растут… – опустившись на колени, Мишель наклонился над ней, – я тебе говорил, что ты сама, как цветок. Но ты лучше, Лаура… – закрыв лицо ладонью, она пробормотала:

– Подожди. Ты ничего не знаешь, нам надо поговорить… – у него были знакомые, крепкие, надежные руки:

– Надо. Но сначала иди, иди ко мне… – голос Мишеля прервался, – я тебя так давно не видел, Лаура. Я люблю тебя, люблю… – цветы рассыпались по тюленьей шкуре. Он целовал шрамы на щеках, стройную, смуглую шею, пряди темных волос:

– Люблю и всегда буду любить, пока мы живы, Лаура…

Палку Мишель прислонил к углу крепкого, корабельного дерева, кухонного стола Ворона. За раскрытыми ставнями, горный хребет освещало медное, огромное солнце. Птицы, затмевая небо, кружились над тихой гладью озер, лениво лаяла собака.

Крышка медного котелка подрагивала, пахло наваристым, рыбным супом. Ловкие пальцы Мишеля орудовали острым ножом, с рукояткой, старого янтаря, и вделанным компасом. Ворон собрал с доски укроп:

– Нож мне Амундсен подарил, там гравировка сделана… – на рукоятке блестела серебряная пластина: «Бороться и искать, найти и не сдаваться. Ворону, брату по северу». Сэр Николас вздохнул:

– Он мне вручил клинок, когда мы первыми Северо-Западный проход миновали. То есть первым был мой тезка, в семнадцатом веке… – Мишель пожал плечами:

– Легенда, дядя Николас. Ваш отец, якобы, видел могилу предка, читал записку Ворона, говорил с капитаном Крозье… – старик покраснел:

– С капитаном Крозье и моя мать говорила. Ты историк, – он помешал суп, – тебе по должности положено сомневаться. А я сам… – сэр Николас оборвал себя.

Джоанна была давно мертва. Жена покоилась на маленьком кладбище, в бухте, где стоял вмерзший в лед, первый «Ворон». Тем не менее, сэр Николас решил, что о подробностях его пребывания у медных эскимосов знать никому не стоит:

– Я нашел могилу отца и привез его тело домой… – упрямо сказал Ворон, – и я уверен, что моя мать ничего не придумала, о капитане Крозье. Правда, когда я навестил племя, он уже умер… – Мишель закатил глаза:

– Разумеется. Амундсен, между прочим, пропал, как и вы… – он не смог удержаться от колкости, – в двадцать восьмом году, его самолет исчез, над Баренцевым морем. Может быть, он тоже… – старик смотрел вдаль, на вулканы:

– Может быть, – сварливо сказал Ворон, – Амундсен был мой ровесник, одногодок. Ты мальчишка, ты в первый раз на севере, то есть на юге. Тебе такого никогда не понять… – он попробовал суп:

– Почти готов. Соль в горах нашлась, очень удачно. Насчет Амундсена мне твоя жена сказала, – он подмигнул Мишелю, – видишь, я не зря тебе бритву отдал. Хорошая бритва, между прочим. У меня другой нет, будь с лезвием осторожнее… – Мишель напомнил себе, что Ворон тридцать лет жил один:

– У него других вещей не появится. Понятно, что он скуповат, даже слишком… – старик не предложил им с Лаурой переехать в дом:

– Ничего страшного… – Мишель слышал тихий, счастливый шепот жены, – мне и здесь хорошо, милый. Ты знаешь, что мне с тобой везде хорошо… – Мишель не мог согнать с лица улыбку:

– Теперь все правильно, все, как надо. Господи, спасибо Тебе, спасибо… – он оставил Лауру дремлющей, в гнездышке из шкур. Растрепавшиеся, спутанные волосы, закрывали лицо жены. Мишель не думал о ее шрамах:

– Фон Рабе, мерзавец, мертв, и больше нечего о нем вспоминать. Бедная моя девочка, ребенок мертвым родился… – Лаура сказала, что малыш, мальчик, не дожил до срока:

– Я никому не говорила, что беременна, а на осмотре они больше моим шрамом интересовались. Я сама рожала, в комнате, в бараке… – по словам Лауры, ее держали в отделении для подпольщиц, из Западной Европы:

– Мы не знали, с кем рядом сидим, перестукиваться было опасно… – Лаура смотрела в голубые глаза мужа:

– Я вижу, что Мишель мне верит, но я не могу, не могу признаваться во всем… – она, правда, не скрыла, случившегося в Лионе. Мишель целовал ее:

– Это было насилие, и больше ничего. Фон Рабе поплатился за преступления. Когда мы доберемся до союзников, поплатятся и остальные нацисты, засевшие под землей… – Мишель помнил наизусть каталог картин, хранящихся в ангарах: