Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том пятый

– Сначала блондинки… – весело подумал обергруппенфюрер, – это, кажется, шофер моей драгоценности… – он почти не целился. Бежавшие женщины были в каких-то пятидесяти метрах. Высокая девушка, в лагерном бушлате, зашатавшись, упала на камни,

– Пора заканчивать практику в тире. Она получила пулю в спину, и с темноволосой так же случится. Вообще надо улетать, пока сюда не спустились гости. Бывший ментор Мухи нам ни к чему… – зять что-то мямлил о жидах. Максимилиан вспомнил давний расстрел в Белоруссии, осенью сорок первого года:

– Я приехал навестить айнзацкоманду. Они поставили пулеметы, но какая-то жидовка, с ребенком, раненая, вылезла из рва, попыталась бежать. Она споткнулась, ей пулеметом прострелили ноги, но она еще ползла. Я разрядил в ее голову обойму пистолета. Ребенка я убил ударом ноги, ему и года не было… – темноволосая женщина обернулась. Максимилиан замер:

– Мадам Клод Тетанже. Неожиданная встреча, нечего сказать… – вскинув винтовку, он спокойно выстрелил.

Когда американский, с усиленным мотором, виллис Эйтингона, вырвался на шоссе, ведущее в Де-Кастри, Наум Исаакович увидел свежие следы, на снеге, занесшем гравийную дорогу

Ему хватило ровно десяти минут в комплексе, чтобы объявить полковнику Соболеву об аресте:

– Сдайте оружие, растяпа… – Эйтингон выматерился, – вы, наверняка, замешаны в побеге номерной заключенной. Где ее шофер, где… – он оборвал себя. Горничная клялась, что фрау Роза взяла девочек и новорожденного на прогулку в парк. Наум Исаакович заставил себя не орать на бывшую рижанку и харьковского профессора, спешно вызванного в большой особняк:

– Они ни в чем не виноваты. Роза добрая душа, она позаботилась о младенце, потерявшем мать, пусть и шпионку… – позвонив в Де-Кастри, Эйтингон выяснил, что начальник конструкторского бюро, полковник Гаврилов, прохлаждается в Хабаровске. Наум Исаакович не дослушал объяснения его заместителя, майора:

– Мне плевать на плохую погоду, – взорвался Эйтингон, – я сам сегодня прилетел с юга. Пошлите наряды внутренних войск на все участки, которые посещала номерная заключенная за последний месяц… – у Наума Исааковича было плохое предчувствие.

Мерзавца, кавалера креста Виктории, мистера Кроу, так и не нашли. Эйтингон не хотел думать, что в проливе болтается еще одна подводная лодка:

– Есть гидропланы, помещающиеся в субмарины. У японцев была такая техника… – ожидая прибытия дополнительных сил, из Де-Кастри, для обыска местности, он, с каким-то удовольствием, пообещал разоруженному полковнику Соболеву арест и трибунал, для него и Гаврилова.

Эйтингон стоял посреди пахнущей сладкими пряностями и молоком, роскошной спальни Розы, рассматривая нетронутую одежду, в кедровых шкафах:

– Впрочем, они оба слишком опытные работники. Они пару лет посидят в уютных шарашках, и Лаврентий Павлович их простит, как он простил товарища Яшу. Ценными кадрами у нас не разбрасываются… – Эйтингон был уверен, что тихоня, доктор Кроу, в очередной раз обвела всех вокруг пальца:

– Она подговорила Розу ей помочь, как это сделала мерзавка Марта. Розу просто использовали… – за штурвалом гидроплана мог сидеть бесследно пропавший полковник Воронов или брат доктора Кроу:

– Или они оба сюда прилетели. Его светлость вовсе не взял отпуск, а ждет их в проливе, на основной субмарине. Лодка, откуда спасся мистер Кроу, была не единственной. Пока он морочил нам голову, на базе, здесь готовили побег… – заметив у края обрыва занесенный снегом, черный опель, виллис Эйтингона и грузовик с бойцами еле успели притормозить.

Татарский пролив ревел, серые, мощные волны обрушивались на скалы. Резкий ветер ударил Науму Исааковичу в лицо, запахло солью и гниющими водорослями. Опель был пуст, в открытые дверцы задувала поземка. Внутри пахло крепким табаком доктора Кроу и знакомыми духами Розы. Шумели рассыпавшиеся по дороге бойцы, мигали включенные фонарики, Эйтингон насторожился: «Тише!». Сквозь туман, затянувший бухту, до него донесся треск выстрелов:

– Это винтовка, не пистолет. Они сюда явились с целым арсеналом…

Он несся вниз, не разбирая дороги, забыв о соскочившей генеральской фуражке. Полы шинели развевались, черноволосую, в седине голову, присыпал снег. Он не смотрел на трупы, валявшиеся на мокрой, блестящей гальке. Эйтингон рванулся вперед:

– Роза, милая, прости меня, прости… – краем уха он услышал звук мотора самолета. В белом тумане смутно виднелась удаляющаяся тень.