Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

Обдумываемый роман можно было начать с дней нынешних, когда московский журналист берётся расследовать, кто погубил легендарного комиссара Житора. Затем перед читателем должна была предстать сумрачно-яростная, дымная весна восемнадцатого года. Завершало бы круговую композицию разоблачение врага в нашем сегодня. Сегодня - накалённом обострившимся сопротивлением недобитков...

В другом варианте предполагался «огненный» зачин. Комиссар Житор в седле, за ним вытянулся по степи отряд, покачиваются в такт шагу сизые штыки, отпотевшие в весенних лучах, на лицах красногвардейцев - печать суровой жертвенности. И вдруг - частота малиновых вспышек, певучие веера очередей... Исход боя скрыт траурным занавесом, который срывают в наши дни.

Первый вариант сразу погружал читателя в близкую ему обстановку, создавая эффект присутствия, чем обеспечивалось общее - и от дальнейшего - ощущение достоверности. Плюс немаловажный.

Зато второй вариант взвихривал воображение динамикой, завораживал эпической зрелищностью...

Размышляя над тем и над другим, Вакер вошёл во флигель, и тут его развлекло мелькнувшее в голове. Приехав в Оренбург, он увидел старца - и теперь перед отбытием увидит, опять же, его. Круг!

Пахомыч стоял перед гостем - внимательный, странно не производивший впечатления ветхости. Распушившиеся пегие усы в сочетании с длинными седыми волосами сейчас придавали ему вид старчески-воинственного благообразия. Как и в прошлый раз, он был в светло-серой холщовой толстовке, перехваченной ремешком. Вакер, ожидая просьбы похлопотать в столице о какой-либо нужде старика, улыбнулся без особой теплоты, произнося строго и не без развязности:

– Передали, передали мне ваш призыв! Ну что? что-нибудь ещё расскажете о комиссаре?

– Да вы раздевайтесь, - сказал хозяин, стоя недвижно и глядя в самые глаза гостю.

Тот заметил, что хозяйки в комнате нет, а на столе курится парком самовар. «За водкой послал... чего раньше не позаботился? Час поздний...» - предположение было опровергнуто словами Пахомыча:

– Мы с вами теперь одни побеседуем. Устинья Мокеевна ночует у дочери. - Он вытянул руку к столу: - Прошу!

Жест и это «Прошу!» - носили характер некой барственной внушительности. Будь Вакер не Вакером, у него вырвалось бы: «Хм...» Перед ним был никак не бывший истопник или дворник. Думая о себе: «Ни один мускул на лице его не дрогнул!» - гость, уколотый подозрением о чём-то горячеватом, сел за стол и остановил взгляд на своём отражении в самоваре.

– Чаёк, значит, - сказал он, дабы что-то сказать в щекочущем азарте интриги.

Рядом с самоваром стояла миска, прикрытая полотенцем. Пахомыч удалил его: в миске возвышалась горка масляно лоснящихся пончиков.

– С начинкой? - полюбопытствовал Вакер.

– С яблочным вареньем. - Пахомыч налил в чашки заварку и жестом пригласил гостя самому долить себе кипятку.

Быстро проделав это, Юрий взглянул на старика вопросительно и как бы с затруднением, будто тот был неясно виден. Сидя напротив, хозяин в старомодно-светской манере повернул руку ладонью вверх и указал на пончики:

– Попробуйте.

Вакер взял один и стал жевать, улыбаясь улыбкой, от которой его заинтересованно-жёсткий взгляд не помягчел. Хозяин не опустил глаз, они поблескивали из-под старчески-морщинистых век неярким твёрдым блеском. В лице выражалось высокомерие.

– Вы что для вашей книги ищете? Никак, правду?

Вакер на сей раз хмыкнул.

– Почему же - «никак»? - встречный вопрос не затронул старика.

– Комиссара Житора я видел не в губкоме, - проговорил он с какой-то сухой односложностью. - Комиссара Житора я видел в станице Изобильной. Вот так, как вы теперь, он был передо мной. Но не сидел, а стоял. Упал на колени... Я велел его казнить!

У Вакера напружились лицевые мускулы, выражение любопытства сделалось откровенно грубым. Мысль о старческих причудах, о сумасшедшей тяге к россказням не вязалась с тем впечатлением, которое сейчас производил Пахомыч. Однако Юрий изобразил полноту сомнений:

– Вон даже как!.. Казнить велели... - он издевательски усмехнулся и доел пончик.

– Лошадь его убило, - тоном формального отчёта продолжил старик. - Он остался лежать, думая: авось примут за мёртвого... Но кто же такого комиссара без осмотра оставит? Подвели его ко мне, и он стал убеждать, чтобы ему сохранили жизнь. Его, дескать, можно выгодно обменять: в Оренбурге среди арестованных есть важные персоны. Если этого мало - убеждал меня - то он готов объявить, что переходит на нашу сторону...