Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

«Религиозный опий я когда почуял?! спросил Марата о старце: он верующий? - отдал Юрий должное своей прозорливости. - Однако этим ли только они были крепки? Старики, на вере свихнутые, - понятно. А молодые казаки? Что-то ещё другое их держало, что-то глубинно-древнее и детски-дикарское... Общинно-земляческая круговая порука!» - нашёл он формулировку.

– Могу я спросить... - обратился к Пахомычу со старанием соблюсти «беспристрастную», «чисто деловую» манеру, - я о молодых казаках... Они до боя, на митинге, - вы говорите - кричали: «За кого-то чужую и свою кровь проливать надоело!» Наотрез отказались восставать против советской власти. Выразили явное несогласие со старшим поколением.

– Явное, - подтвердил хорунжий.

– Но потом они с необычайной преданностью спасали стариков своим молчанием. Я понимаю - дали слово молчать. Но одного убеждения, что слово надо держать, - мало! Должно быть и крайне сильное чувство. Должна быть всепоглощающая страсть - чтобы выдержать э-ээ... суровое обращение... не отступить перед угрозой расстрела. То есть, - продолжал Вакер с ожесточённым увлечением, - они были в плену у чувства местнической спайки, которое восходит к родо-племенным отношениям. На него наложилась вспыхнувшая ненависть к советской власти...

– Вам угодно моё мнение выслушать, - терпеливо сказал хорунжий, - так вот. Обида у них была! Они на разделение с отцами и дедами пошли - чтобы против красных оружия не поднимать. Уверены были, что и те к ним мирно отнесутся. Уважали их за то, что они с германской войной развязались. А красные наплевательски их обидели.

– Вон оно что. Обиженными ваши себя почувствовали, - проговорил Вакер осторожно, прикрывая мнимым участием иронию. Ему доводилось писать репортажи со строек, где зэки-уголовники «перековывались» в трогательно самоотверженных тружеников. Имея, таким образом, некоторый опыт общения с блатными, он знал их поговорку: «На обиженных х... кладут!» Фраза-плевок вызывала представление о ничтожествах с выбитыми передними зубами, о существах безвольных, заискивающих и презренных.

Сидящий перед ним старик так и не понял за свою жизнь, что такое обида. Да, поначалу она озлобляет, возбуждая страстишку отомстить, нагадить, напакостить обидчикам. Но если обиду наносит сила непреодолимая - обиженный превращается в живую падаль.

Вакер объяснил это Пахомычу с подчёркнутой - от сознания своего превосходства - любезностью. Тот не промешкал с ответом:

– Быть задетым тем, что тебе наносят обиду, - это одно. Ваши слова к этому идут. А к другому - нет! Другое - уважать в себе что-то и почувствовать себя в этом уважении обиженным. Вопрос и простой и тонкий.

У Юрия приподнялись брови, губы слегка скривились.

– И что же такое они в себе уважали?

– Жертву.

– Жертву? - вырвалось у Вакера раздражённо-недоумевающее.

Хорунжий сплёл пальцы рук, что, казалось, стоило ему усилия.

– Они своим отцам возразили, всему возразили старшинству! В лицо отцам и дедам бросили «нет!» Это ль не жертва? Принесли её коммунистам, а те на неё нас...ли! Обида и поднялась. И ещё то стало обидно молодым казакам, - произнёс Пахомыч с мрачной значимостью, - что старики правильно предупреждали их, а они оказались в дураках. Только и оставалось им себя отстаивать - перед палачами не смущаться.

«Не смущаться!» - потрясённо подумал Вакер. - Сказано, однако... И как сумел обиженность подать высоко-трагедийно...» - он ощутил восхищение и зависть и при этом не поверил объяснению, сохранив приверженность собственной трактовке. Спорить не имело смысла: бесценный случай следовало использовать - вызнавая и вызнавая подробности, уточняя те и другие моменты...

Близился рассвет, когда гость, наконец, нашёл уместным вопрос, который уже несколько часов держал под спудом:

– Ещё одну правду хотелось бы узнать... Почему вы мне сделали это признание?

Пахомыч одобрительно кивнул:

– Дельно! Дельно, что напоследок приберегали - когда и по амбарам поскребли, и по сусекам помели... А теперь подавай вам непременный колобок! Оно и то: как же без такого колобка?

Вакер ждал. И когда старик заговорил - увиделся прошлый визит. Тогда с той же сумрачной обстоятельностью хозяин отвечал на вопрос, пошёл бы он без страха за комиссаром Житором? «Вслед за ним и мне? Ну, так и пошёл бы».

Юрий спрашивал о готовности к смертному бою за новую жизнь и ответ понял соответственно. А старик-то говорил о другой готовности: пойти туда, куда он отправил комиссара.