Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

Вакера поразила тогда обезоруживающая естественность, с какой Пахомыч высказал свои слова. Он и сейчас отвечал с той же естественностью. Отвечал... «идя за комиссаром Житором», - произнеслось в сознании.

Вакер слегка передвинул плечами, словно бы зябко пожимаясь.

– Много вы рассказали, но работать с этим нельзя, - он вздохнул, закрыл глаза и тряхнул головой, будто сбрасывая сонливость. Потом молниеносно глянул на Пахомыча: - Ничем не подкреплено. Если бы я самое главное записал, а вы бы подписались...

– Подписано уже, - хозяин устало, тяжело поднялся, обеими руками снял с посудного шкафа деревянный ящичек и поставил на стол. Сдвинув скользящую крышку, стал извлекать тетрадки одну за другой. - Всё тут найдёте. Писано моей рукой. И заявление есть, что в доподлинности я - Байбарин Прокл Петрович, в старорежимное время - отставной хорунжий.

– Так я беру... - поспешно сказал Вакер, уже завладев стопкой тетрадей. В верхней, на которую указал хозяин, он нашёл заявление. Прочитав, достал карандаш, попросил старика поставить сегодняшнюю дату и - по правилу: «Кашу маслом не испортишь!» - расписаться ещё раз.

Хорунжий сделал это молча и аккуратно и холодно сказал:

– А сейчас извините - силы вышли. Мне бы соснуть...

«...перед тем как придут!» - продолжилась фраза в уме Вакера, отчего ему стало неприятно. Впервые он конфузился перед человеком, который не представлял никакой власти и силы.

Гость застегнул пуговицы реглана. Хозяин стоял рядом, было видно: ноги едва его держат. Уйти, ничего не сказав, не годилось - а врать почему-то претило.

– Что я могу обещать... - он умолк в недовольстве собой: «Зачем я это?»

– Будет донесено, и ладно, - сказал хорунжий.

Юрий почувствовал, что брошен на лопатки. Всё существо его так и взвилось, он вывернулся:

– Донесено до читателей! Донесено до потомков! Задача достойная. - Он был готов взглянуть в глаза старику, но тот, отвернувшись, смотрел на окно, за которым светало.

– Приятного сна... - пробормотал Вакер и вышел.

На улице он ощутил себя уравновешенно острым и точным в мыслях и невольно возникавших представлениях. Вообразился старец, вытянувшийся на топчане, уверенный, что журналист спешит к горчичному зданию НКВД. А тот идёт к себе в гостиницу, удовлетворённый тем, что он хищник с бархатисто-ласковой повадкой, который совершит изящный прыжок на спину раздувающего ноздри буйвола. Момент будет подготовлен, всё - безукоризненно рассчитано...

Но сейчас положить клад к копытам необузданного животного?! Какой надо быть угодливо-придурковатой тварью, чтобы испытать радость, отличившись доносом (и отдав в чужие руки невероятное сокровище!) Разумеется, Марат не вернул бы записи старика.

А смирился ли бы с тем, что другу теперь известно, как герой-отец, легендарный несгибаемый комиссар Житор ползал на карачках перед хорунжим и его подручными? Зная Марата, стоило подумать, увидел ли бы Юрий Белокаменную?.. Бандитское нападение, несчастный случай (скажем, самый непритязательный: отравление колбасой). Положение Житорова не очень стесняет его в выборе...

Запершись в номере, Вакер с нервной стремительностью разделся догола и открыл дверцу платяного шкафа с зеркалом на внутренней стороне. Игриво переступая с ноги на ногу, покачиваясь и извиваясь, он сгибал в локте руку и, демонстрируя зеркалу непристойные жесты, мысленно бросал Марату: «Вот тебе! вот тебе! А не моё открытие!!!»

Затем он лёг в постель. Московский скорый отправлялся в тринадцать двадцать: можно было пару часов поспать. Возбуждение, однако, не желало отступать, и сознание в дремотной рассеянности склонялось к размышлениям высшего порядка. Юрию казалось, он понял то, о чём думал не раз. Русские - это железный народ-младенец, которому свойственно наивно-молитвенное благоговение перед словом - олицетворением правды. Старец чутьём самородка узнал в госте носителя художественного слова - и потому была ему открыта тайна, которая не далась ничем не стесняемому государственному насилию с его пытками и казнями.

Мысль эта топила в сумасшедшей усладе гордости...

Воображение занимал таинственный старик-хорунжий. Так сверхъестественно-великолепно играть выбранную роль! Вот кто поистине легендарное, почти мифическое существо... Безусловно, он видел в Юрии врага. И принёс себя в жертву ради того, чтобы он, Вакер, из его записок создал неумирающее творение. Осознавал, что у писателя-коммуниста всё прозвучит не так, как хотелось бы? Осознавал, несомненно! Но пересилила вера в магию слова, в то, что талант неминуемо выразит в нём непреложную, самодовлеющую, доступную посвящённым правду...