Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

«Пламенная вера в зарю новой жизни», - вспомнилось шофёру повторяемое на политзанятиях. У него возникло к старику подобие симпатии: из-за того что дед, оказавшись «правильным», ему первому поведал то, чем теперь можно будет впечатлять слушателей. Гость склонился на табуретке слегка набок, положил ногу на ногу; сапоги просыхали в тепле, и домик наполнился приятным душком дёгтя. Настроенный душевно-пытливо, шофёр намеревался обогатиться занимательным для слушателей.

– Вы вот скажите, - перешёл он на «вы», - как товарищ комиссар стрелял из маузера? Хорошо?

– Этого я не видел и не знаю, - ответил Пахомыч с твёрдостью человека, крайне щепетильного в отношениях с правдой. - Верхом он ездил хорошо - было на моих глазах. Сказал мне, что выучился в ссылке, в деревне.

– А шашка у него была? Рубился?

Гостю не дали услышать ответ - снаружи разнёсся призывно-раздражённый крик. Похоронная бригада возвратилась к грузовику. Парень, махнув Пахомычу рукой на прощанье, выскочил из домика так поспешно, что и дверь не затворил как следует.

Когда старший бригады, недовольный его отлучкой, влез в кабину, шофёр незамедлительно начал с услужливой улыбкой:

– А старика этого я размота-а-л!.. Он у Житора, у Зиновия Силыча, - имя, отчество постарался произнести привычно, как Пахомыч, - у товарища комиссара в обслуге служил истопником...

Храня вид презрительного равнодушия, слушатель, на самом деле, был развлечён рассказом:

– Я деду запустил про религию, а он её, религию, как пошёл крыть в душу, в мать!.. Я сам матершинник, но таких скверностей и похабства не слыхал. Во-о смехота-аа...

– С чего он так расходился? - не стерпел собеседник.

– От злости, что вся его жизнь, как он в церкву ходил, ушла в обман. А товарищ Житор, говорит, мне открыл глаза, старому дураку. К ночи от дел освободится, комиссар-то, и сядет разутый - ноги к печке, - я ему портяночки чистые, и он мне втолковывает... Во-о человек был! Выезжал на фронт и после просит ему шашку поточить. Я гляжу - на ней кровь присохла. Он мне скажи: водил эскадрон в атаку, пришлось показать ребятам рубку на скаку. Семь беляков порубил...

Хорунжий понимал, что ГПУ в силах выяснить, разводил ли он огни в печах губкома. Хотя и то учесть: просто ли отыскать бумажку, в которой мог числиться истопник? Притом что с бумагами не первой важности вообще вопрос: сколько их пожгли при скоропалительной эвакуации, когда город почти на год отходил к белым... Можно, по-видимому, направиться путём розыска свидетелей: помнят ли, нет - такого истопника?.. Да, но по какому поводу производилась бы вся эта работа? Проверить, не врёт ли старик, кладбищенский сторож, о том, что его одарял парой слов комиссар Житор? Большую для того надобно иметь склонность к анекдоту - а анекдот без запаха трупа был для ГПУ не анекдот. В чём оно увязло по холку - и, похоже, увязнуть ему глубже - так это в делах о трупах. В крае глумливо буйствовал бандитизм - вернее, антисоветское сопротивление новой окраски. Милиция с ним не справлялась, да и за самой милицией требовался глаз и глаз: до того её ряды изобиловали взяточниками, алкоголиками, психопатами, людьми, расположенными к дружбе и сотрудничеству с бандитами...

В круг всех этих вопросов следственный аппарат ГПУ не внёс проверку стариковской правдивости. Не внёс - и Пахомыч определился в разряд несерьёзных, занятного характера фактов, каковые находят своё местечко в жизни даже таких тяжеловесных учреждений, как ГПУ. Здесь оценили достоинства образа: кладбищенский сторож - богохульник! О нём стихийно распространилось и, при общем благожелательстве, устоялось: «Слово «церковь» скажи - и какие посыплются маты! Вот кто любому похабнику сто очков вперёд даст! Хоть в женский монастырь вези и любуйся, что с монашками будет...»

О том, как и почему безбожие приняло у старика столь непристойные формы, рассказывали: «Это ещё когда комиссар Житор выступал в зале заседаний... выступает, а дед - он истопник был - печь топит и слушает... Особенно, если про опий для народа. Кладёт в печку уголь и: «В огонь попов! В огонь попов!» Матерка подпустит. И так, по малости, свихнулся. Положи ему перед порогом золотые часы, а он: «Поповна бы сцапала! Попадья б схватила! Поп бы взял. А я - не трону!» И действительно не тронет».

Последнее неминуемо вызывало снисходительно-забористый ретивый смех, который выражал приблизительно то, о чём сказано пословицей: «Научи дурака Богу молиться - он и лоб расшибёт».