Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

Прокл Петрович, таким образом, пришёл домой с новостью, а там Мокеевна, со своей стороны, рассказала, как в посёлке зашалили уголовные. Утром, когда лавочник торговал в лавке, во флигель позади неё влезли через окно двое. Хорошо - соседка закричала: «Караул!» Воры убежали, не успев цапнуть ничего ценного.

А ещё случилось: приехавшие на базар крестьяне опознали среди белых солдат молодца - ещё недавно лихого красноармейца, что с товарищами был у них на постое. Парень рассмеялся мужикам в лицо, развязно убеждал офицеров: «Поклёп!» - и хотел улизнуть. Его, однако, словили, «взяли за жабры», и он сознался, что «в некотором роде» служил у красных, а при старом режиме похлебал дармовые щи «за экспроприации» - так он выразился о кражах со взломом, ограблениях.

Суд под председательством Булкина признал его засланным лазутчиком, хотя был он, скорее всего, банальным уголовником, не очень внимательным к цвету знамени, под которым оказывался по воле своенравных волн времени. Приговор привели в исполнение без проволочек.

Дни шли нескучные. В посёлке узнали, как оренбургские большевики, нагрузив эшелоны награбленным, стали прорываться по Ташкентской железной дороге на юг, к Актюбинску. Атаман Дутов и войсковое правительство въехали в Оренбург. На Форштадтской площади архиепископ Мефодий совершил торжественное молебствие, после которого состоялись смотр войскам и парад.

Новости имели свои особенности. Придя домой встрёпанно-хлопотливым, Семён Кириллович стал рассказывать о доверительной беседе с Булкиным.

– У него сведения, что не сегодня-завтра приедут хозяева завода, сейчас они в Сибири, под крылышком у чехов... - Сев обедать с женой и тестем, Лабинцов держал над тарелкой ложку, не погружая её в суп: - Меня притянут по поводу золота... между прочим, остатки, всё подчистую, красные увезли, - он улыбнулся как-то вкось. - М-да-а... И, разумеется, мне вменят участие в делах Совета.

Семён Кириллович, точно остерегаясь посторонних, перешёл на шёпот:

– Булкин нашим мильонщикам не сочувствует и... это я по секрету - не осуждает меня за конфискацию. Однако оградить - не в его власти. Рекомендует нам уезжать и поскорее!

У Анны затрепетали губы:

– Господи, всё бросить и из дому с детьми...

Муж виновато согласился, пробормотав:

– Хоть то хорошо, что не зима.

Он начал о своём брате, который жил в Челябинске, недавно занятом белыми.

– Брат приютит. Осмотримся... А потом, очевидно, не миновать отъезда за границу... вряд ли в России теперь сыщется место инженера.

Прокл Петрович высказался в том отношении, что уехать, в самом деле, необходимо, и, внимательно глядя на хлебницу, добавил:

– А я осяду в Оренбурге.

– Ты не едешь с нами? - вырвалось у Анны с досадливым недоумением.

– Суп остывает, - заметил он, стал есть, усердно показывая аппетит и торопливо говоря: - Я думаю о Владимире... в Поморье - тоже война. Вероятно, громят монастыри... и он вернётся на родину.

Лабинцов удивлённо возразил:

– Мысль малоосновательная. Скорее - он взял оружие и воюет... - инженер чуть было не сказал: «на той или иной стороне».

– Папа! - Анна оперлась локтем в стол и прижалась виском к ладони: - Ты говоришь невозможные вещи...

– Совершенно невозможные! - Лабинцов смотрел на тестя жалостливо-удручённо. - Если ты думаешь, что обременишь нас, то я тебя уверяю...

Лицо хорунжего стало замкнуто-нетерпеливым. Он был захвачен тем, что если ему суждено вымолить у Бога благостыню, то это свершится здесь, в родном краю, где в последнее время ему не раз даровалось чудесное спасение.

– Я не могу уехать из этих мест, - сказал он, недовольный, что приходится оправдывать намерение, - я ничего не решал: оно так, потому что так! Мне так написано.

«Смерть жены сразила его, - подумал зять, - да и упрямства, религиозности в избытке».

Анна растерянно засуетилась:

– Но мы не можем оставить тебя одного, папа!

Когда она это говорила, Мокеевна стояла подле с миской творога, будто ожидая момента поставить её на стол.

– Я могу с ними быть.

Все трое обратили на неё взгляды. Она сказала с обычной рассудительностью:

– Мне так и так не след удаляться от Оренбурга: одна дочка там живёт, вторая - около, в станице Сакмарской.

– Я вас очень прошу за папу! - воскликнула Анна, настоятельно-ласково улыбаясь женщине.

Смутившийся Прокл Петрович повёл перед собою рукой, словно ему досаждал комар:

– Нет-нет, ни к чему...

Мокеевна, вполне одобряя, что он и должен был так отозваться, произнесла с горделивой скромностью: