Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

Земля могильного холмика была глянцевито-сырой, но споро подсыхала, попахивая тягуче, жирновато-плотски. Прокл Петрович бросил на траву пиджак и прилёг в грызущем переживании из-за посещавшей не столь давно думки: если бы не жена - отправился бы в даль и глушь, в намоленное место... Он словно выпросил освобождение - и теперь кожей, колкой пустотой в груди чувствовал стыдящее присутствие умершей. Он потянулся к ней с уверениями, что мысленно стремился в скит к их сыну - в исступлении ужаса: скит разорён красными, а Владимир застрелен...

Всё его существо съёжилось и помертвело от скалящего зубы представления, он взмолился, чтобы этого не было.

Свет бил с бледно-голубого неба, воздух знойно перекипал, контуры реденькой кладбищенской изгороди дрожали и волновались в струистом мареве. «Стрелки жизни, передвиньтесь! воцарись - вместо войны со всем её отвратительным - мирный предполуденный час, ликующе-солнечный и изобильный!..» - мольба требовала обаяния священно-трепетной серьёзности - и Прокл Петрович силился вызвать в себе это состояние, думая о том, какими духовными подвигами созидаются островки исключительной близости к Богу, слывущие намоленными местами. Виделся синий сумрак келий, пропахших ладаном и свечной гарью, представлялись страстотерпцы в лохмотьях, истлевающих на костлявых иссохших телах. Эти люди вымолили дар: после конца их земного пути - там, где будут покоиться их останки, - сохранится присутствие невидимого света, останется энергия Божьего благоволения. Придя сюда, обретёшь утешение, просветление, обретёшь... Прокл Петрович не мог назвать точнее, какое благо он связывал с намоленным местом. «Это то, что будет не менее прекрасно, чем красота, чем любовь, - произносил он мысленно, внушая себе благоговение перед тем, что недоступно словам, - это значит - чудесным образом перемениться... - и тут словно кто-то внутри закончил фразу: - перемениться и стать средством Бога».

Прокла Петровича очаровали два последних слова. Не ради ли этого блага и дано ему жить? Не о том ли говорило ему напряжённое чувство, что он ведом судьбою к чему-то заветному и единственному?

Все его устремления, решения, труды, смертельно-рискованные поступки оказывались теперь целостным усилием - сделаться средством Бога. Непростая, пёстрая и как будто бы раздробленная жизнь Прокла Петровича связывалась в неровный, но верный путь к намоленному месту.

Погружаясь в это осознание и осваиваясь в нём, Байбарин обратился к Небу: «Сердечный Свет! блаженный Свет небес, очищающий нечистое, исцеляющий поверженных! Всели в меня упованье твёрдое, что умягчится жестокое и обновится лик земли - к вознаграждению невинно убиенных, ибо у Тебя нет мёртвых, но все - живые».

То будоражащее, что он испытывал, останется в памяти сопряжённым с простором луга за кладбищем и с плавными очертаниями большой горы, которая поднималась перед глазами далеко ли или совсем близко. Меж могильных холмиков обильно росла полевица с верхушками, полными выспевающих семян, а на лугу преобладала клеверная отава, и всё богатое разнотравье переливалось в солнечных бликах молодым зелёным сиянием. В нём и над ним дышала та вольно-кочевая, размётная пылкость, которая делает столь прелестным южноуральское лето.

Закраину луга отсекал просёлок, выгибаясь и пропадая за горой. С противоположной стороны, от Баймака, наплыл гулкий дробно-осадистый ропот - хорунжий обернулся. На дорогу вынеслась ходкой рысью казачья сотня: сухой кочкарник просёлка звенел под копытами, на солнце взблескивали, подскакивая, головки шашек. В безветрии пыль лениво вытягивалась хвостом - сотня уходила за гору.

Там с красивой отчётливостью хлестнул выстрел из винтовки, следом стукнуло поглуше - из маузера; и посыпало... Пальба, раскатываясь, перемещалась вдаль, потом стала неохотно замирать: лишь только угрюмо угасал отголосок последнего, казалось, выстрела, как щёлкал ещё один и ещё...

Байбарин подходил к посёлку, когда его нагнала возвращавшаяся сотня. Он посторонился и, взглянув на казака с двумя белыми лычками урядника на погоне, спросил с уверенной свойскостью:

– Как обошлось-то?

Урядник придержал лошадь, ронявшую шмотья пенного мыла, она засеменила тонкими ногами, и всадник, вполоборота к старику, чьё лицо внушило расположение, крикнул:

– Сделали им, отец, чтоб не размножались!

Казаки только что перебили человек тридцать красных: в основном мадьяр Интернационального полка и латышей. Их отряд, двигаясь через башкирскую волость, был окружён, но часть его сумела вырваться, долго ускользала от преследования увёртливым махом, пока загнанные лошади не пали близ Баймака. Белые, получив сообщение, выслали сотню...