Анастасия Молчанова - Платье для амазонки. Фемслеш-ностальгия

А Уотсон… Моя любовь к ней родилась почти сразу после нашего знакомства. Теперь я уже могу сказать «почти сразу» – и признаться себе в этой страсти. Не так уж намного она младше меня: четыре года – велика ли разница? Но Уотсон – не такая, как все остальные. Иногда поражала необыкновенным и непредсказуемым сочетанием серьёзности, обстоятельности с поистине детским легкомыслием и неиссякаемой жизнерадостностью. Как же мне порой хотелось, чтобы её тело, плотное и сильное, стало моим! Чтобы мне было позволено любить её, обнимать – и не страшиться непонимания!

Я осторожно погладил её плечо. И хорошо, что я всё же не был мужчиной, иначе моё волнение оказалось бы чересчур уж очевидным.

– А вы, Уотсон?

Она встрепенулась и поглядела на меня, подняв редкие рыженькие брови, тонкими волосками едва заметно соединяющиеся на переносице.

– Что я?

– У вас уже есть кто-нибудь на примете? Слишком вы оживились. – Я постарался говорить как можно холоднее, даже скептично, и отвернулся, чтобы вновь сделать затяжку, но прелестная бабочка вдруг перехватила мою руку.

– Ах, зачем вы курите? Это ведь вредно. Да и я этой гадостью дышу.

От прикосновения её тёплых, твёрдых пальцев – они выдавали волевой характер – меня окатила волна нежности и я замер. Фея взяла трубку из моей руки и с любопытством осмотрела её.

– Не понимаю, что здесь может быть такого привлекательного.

– А вы попробуйте, Уотсон. Вдруг понравится.

Похоже, она не заметила моей иронии и, отложив трубку на стол, заявила:

– Нет, не хочу. Вы были бы немного помягче с миссис Хадсон. Боюсь, однажды вы доведёте её до белого каления и она в сердцах сделает то, о чём мы трое потом будем сожалеть.

Я вновь запрокинул голову и устремил взгляд в потолок.

– Вы тоже станете говорить, что я невоспитанная и грубая, что моё поведение неприемлемо, что мне место на рынке, а не в приличном обществе?

– Нет, как можно! Вы замечательная! Просто у вас такой характер. Если бы вы родились в античную эпоху, то стали бы предводительницей амазонок и скакали бы на коне впереди войска. Знаете, я тут подумала, что вы прекрасно будете смотреться в мужском костюме.

– Что ещё за фантазии? – вздохнул я, закрывая глаза. – К чему мне он?

– Вам подойдёт: вы высокая и стройная.

На самом деле «высокая и стройная» больше походило на «длинная и худая как щепка».

– И как вам не стыдно, Уотсон.

– А помните, как хорошо мужской костюм смотрелся на Ирен Адлер? Думаю, вам он будет к лицу гораздо больше.

Я высвободился из объятий, слез с дивана и встал за столом. Трубка погасла, и теперь её надо было раскуривать заново. Я постучал ею о пепельницу, но, похоже, пепел застрял внутри. Меня это раздражало. Зачем заговаривать об этой женщине ? Разве Уотсон не знала, как неприятны мне воспоминания о ней? И проклятый пепел никак не вытряхивался!

– Чёрт побери! – Я швырнул трубку на стол и отвернулся к окну.

– Простите, я, наверно, не то сказала, – растерялась моя компаньонка, но тут же защебетала, избавив меня от необходимости что-то отвечать: – Я слышала, в нынешнем сезоне в моде опять голубое. Вам бы подошло. Но если не хотите мужской костюм… Знаете, у меня появилась мечта: сшить вам голубое платье! Такого аквамаринового оттенка… Строгого элегантного покроя…

Что бы значила эта затейливость? Я обернулся.

– Зачем?

– Ну, вы всё время в чёрном да в чёрном… Ну, иногда в тёмно-синем. Вот я и подумала, что вы, быть может, захотите разнообразить гардероб. Потом закажем новую шляпку…

– Не вижу необходимости. Да и к тому же аквамариновый, скорее, подойдёт вам.

– Ну, не аквамариновый, так бирюзовый. Смотрите, что я придумала. Вот тут так подсобрать в складочки, рукавчик сузить здесь, тут пустить полоску кружев – непременно более тёмного оттенка, а тут…

Пока она показывала на себе все задумки, я делал вид, что увлечённо навожу порядок на каминной полке. Пожалуй, моя верная спутница замыслила грандиозные планы, только чтобы занять меня в дни вынужденного безделья.

– Что ж, если вы решили вспомнить детство, но вам уже неловко играть в куклы, то я в вашем распоряжении. Но только до тех пор, пока сюда не явится клиент и не предложит достойную внимания загадку.

Такое объяснение, кажется, устраивало нас обоих.

Ночью сон ко мне не шёл. Я лежал в темноте и смотрел на отсветы фонарей в перекрестьях бликов холодного светила. В полнолуние я всегда плохо сплю. Бывает, луна заглядывает в окна, будит среди ночи – и до утра не уснуть. Но с тех самых пор, как моё имя стало известно, я предпочитаю не закрывать шторы и не спать во мраке: если кто-то из тех, у кого на меня зуб, внезапно сюда наведается, мне будет труднее ориентироваться в пространстве и сопротивляться. Но даже лунного света вполне достаточно. Сплю я всегда чутко и сквозь сон способен уловить звуки приближающейся опасности, так что не страх оказаться беспомощным, как, впрочем, и не полнолуние, стал причиной бессонницы.