Константин Седых - Отчий край

– Так ты, Василий Андреевич, все-таки объясни нам толком, почему съезд-то не состоится? – спросил старик. Гавриил сразу отложил газету в сторону. Было интересно, что ответит дядя.

– Сейчас по всему Дальнему Востоку начались массовые митинги и собрания. Народное собрание республики буквально завалено телеграммами с мест. Народ требует воссоединения с Россией.

– Правильно требует! – одобрил старик. – Мы, слава богу, русские. С какой же нам стати врозь-то жить? Но какая же от этих телеграмм помеха съезду? Непонятно что-то…

– Да ведь в Чите сейчас дым коромыслом. Народ шумит, радуется, а у буржуев поджилки трясутся.

– А разве здесь у вас буржуи были? Вот не думал!..

– Конечно, были. Буфер-то был буржуазно-демократическим. Мелкие фабриканты и купцы жили довольно вольготно. Собственность у них пока не отобрана.

– Гляди ты какое дело! А я считал, что у нас буфер больше для видимости, для близиру.

– Нет, Антип Павлович, много здесь сохранилось такого, чего в России давно не стало. Там только одна партия – Коммунистическая. А у нас этих партий много. В Чите центральных комитетов различных партий существует около десятка. Представители этих партий входят в народное собрание, выступают с трибуны и без конца требуют дальнейшей демократизации, полной государственной самостоятельности.

– Разогнать их надо ко всем чертям! – закипятился старик. – Разве ж за это мы воевали?

– Правильно! – поддержал бритый.

Василий Андреевич глядел на них и смеялся. Потом сказал:

– Дело к этому и идет. В этом вся разгадка. Союз кооперативов у нас был отдан на откуп правым эсерам, которые и в царское время все у нас были кооперативными деятелями. Чего они ждали от кооперативного съезда, я не знаю. Но теперь им, конечно, не до него. Вместе со всеми активистами буржуазных партий они заседают, совещаются, без конца выступают на митингах и собраниях. Все пытаются настроить рабочих в пользу сохранения ДВР… Ну, думаю, что теперь все ясно, товарищи?

– Более или менее прояснилось, но многое еще непонятно, – сказал делегат во френче.

– Пока будете здесь, дело совсем прояснится… Вы извините меня! Но надо мне и с племяшом потолковать. Он, наверное, на меня дуется. Вон какой сердитый сидит…

Когда Федосеев и Пушкарев ушли, Василий Андреевич положил руки на голову, потянулся, сделал несколько глубоких вздохов. Потом подошел к Гавриилу, взъерошил ему волосы и сказал:

– Ты на меня, брат, не дуйся. Надо было с мужиками потолковать. Зато теперь мы с тобой наговоримся. Ты, как, хочешь кушать? Тогда давай спустимся в нашу столовую, пообедаем, там и поговорим обо всем.

– Ладно! – согласился повеселевший Гавриил.

Они спустились в столовую, сели за свободный столик и заказали на первое щи с капустой, на второе – отварную кету с картошкой.

– Ну, теперь давай рассказывай! – попросил Василий Андреевич. – Порадовал ты меня своим приездом. Как снег на голову свалился. Как ты жил это время? Как мать живет?

– Всяко жил. То ничего, то совсем плохо. В войну мы целый год у Середкиных в Подозерной жили. Я там и тифом переболел и в тайге скрывался. От нашей усадьбы только печные трубы остались. Вернулись мы домой и ютились сперва в зимовье, а потом нам дом Иннокентия Кустова отдали. В нем и живем теперь. Мама у меня совсем постарела. Ни одного черного волоса не осталось, все побелели.

– Да, нелегко ей, бедняге, досталось. Натерпелась горя и страху, – грустно вздохнул Василий Андреевич. – Была у нас семья как семья. Сколько раз я за эти сумасшедшие годы думал, что вот отсижу в тюрьме, отбуду срок на поселении и вернусь в свою семью, нагляжусь на всех, отдохну, а потом буду искать свою долю. Но ничего из этих мечтаний не сбылось. Прямо из ссылки попал я в огонь гражданской войны. Сначала в Иркутске с юнкерами воевал, а потом пошло и пошло. Ни отца, ни Северьяна так и не увидел в живых. Только, глядя на вас с Романом, радовался и в то же время боялся, что в любую минуту могу потерять и вас. Роман ведь во всякое пекло сломя голову лез. Однажды я его почти на верную смерть отправил. Люблю его, черта бешеного, жалею, а отправил. Потом места себе не находил. Мне надо войском командовать, на прорыв идти, а у меня он из головы не выходит. И с тобой тоже так получилось, что чуть не погиб ты по моей милости. Я тебя за границу отправил, чтобы избавить от опасностей и тягот партизанской жизни, а на поверку вышло, что уцелел ты просто чудом. Когда ты рассказал мне об этом в Богдати, у меня волосы на голове от страха зашевелились… Ты что, не веришь? Думаешь, что это я так говорю? Нет, Гавриил, все это правда. Ведь не чужие мы… Я вот все собираюсь домой съездить, поглядеть на вашу житуху, на отцовской могиле побывать. Да разве вырвешься? С утра до поздней ночи кручусь как белка в колесе. Работа у нас – только знай держись.