Константин Седых - Отчий край

– Разве Удалов чурбан с глазами? – обиделся за знаменитого партизана Гавриил.

– Нет, это не чурбан. Это настоящий самородок. Только ведь он почти неграмотный, а тут на тебе – сразу в академию. Туго ему на первых порах придется. Зато потом, глядишь, полководцем в Красной Армии станет.

– Значит, уехал Удалов учиться?

– Уехал. Да и не один он, а многие уже в Москву укатили. Все туда рвутся. Кто подучиться, а кто и насовсем. Твоего дядю тоже наверняка в Москву отзовут и заставят комвуз кончать. Всех, кто показал себя в гражданскую войну героем, заставят учиться. Нам образованные люди до зарезу нужны. И если у меня получится с Москвой, я там время даром тратить не буду.

Гавриил завистливо вздохнул.

– Да, тебе легко и в Москву укатить. Ты один, а у меня мать-старуха. Ее не бросишь. Придется мне пока в секретарях болтаться.

– Ну, это ты зря! – напустился на него Гошка. – Да ты, может, вперед меня в Москву попадешь. Уедут туда Василии Андреевич с Антониной Степановной и заберут вас с матерью к себе. Так что головы не вешай. Теперь твое от тебя не уйдет… Слушай, Ганька, а чего мы, как неприкаянные, на улице торчим? Давай пойдем к китайцам в харчевню пообедаем, пропустим по одной за взятие Владивостока и за нашу встречу.

– Да ведь я не пью.

– Ну, одну-то выпьешь. Ничего не случится. Пойдем! Я и сам раз в году выпиваю…

Гошка так решительно звал Гавриила, что он не посмел отказаться. Обижать старого товарища ему не хотелось.

По каким-то узеньким закоулкам они спустились вниз от главной улицы и оказались в районе китайских харчевок, где сильно пахло жареным на кунжутном масле чесноком, вареными китайскими пельменями и пампушками.

– Позавчера я вон в той харчевне обедал с партизаном Косяковичем, – показал Гошка на обмазанную глиной и неизвестно из чего выстроенную хибарку с подслеповатыми маленькими окнами. – Он меня хорошим обедом угостил. Только там шибко грязно. Давай сегодня получше харчевню выберем.

Выбрали они двухэтажный деревянный домик с вывеской над входными дверями: «Харчевня Фынь Хунсяня. Обеды и ужины по сходным ценам. Всегда свежие позы».

В прихожей их встретил китаец с подковкой седых усов, с благообразным желтым лицом и веером в руках. Одет он был в черную курму и еще какую-то похожую на юбку одежду. Он почтительно поклонился и сказал:

– Здрасьте!.. Что желаете?

– Нам бы пообедать, – ответил Гошка.

– Пожалюста, пожалюста! Ваша раздевайся, ходи наверх.

Скоро Гавриил и Гошка сидели в комнате на втором этаже за столиком с довольно грязной скатертью и изучали захватанное жирными пальцами меню, вложенное в прейскурант со спиртными напитками.

– Мне тарелку щей – и хватит, – сказал Гавриил. – Я и есть-то не хочу.

– Какой же это обед из одних щей! – сказал Гошка. – Давай не будем скупиться. В кой годы встретились, а ты хочешь щами обойтись. Ты ел когда-нибудь китайские позы?

– Нет. А что это за позы?

– Это китайские пельмени, только каждый пельмень чуть не с кулак будет. Они их здорово, холеры, делают. Прямо пальчики оближешь. Давай закажем по десятку поз, какой-нибудь холодной закуски и самый маленький лафитничек с водкой. Это не ради пьянства, а ради встречи. Да ты не смущайся, не робей!.. Никто нас за это не осудит.

Дюжий стриженный под машинку китаец в белом фартуке и таком же колпаке с красным распаренным лицом принял у них заказ. Пока не подали еду, Гошка расспрашивал Ганьку о его жизни, о знакомых мунгаловских партизанах и больше всего о Семене Забережном, в полку которого он находился после возвращения из госпиталя.

Когда он удовлетворил любопытство, Гавриил спросил:

– Как ты на женитьбу моего дяди смотришь?

– Никак не смотрю. Мне-то до этого какое дело?

– Да ведь ты же увлекался Антониной Степановной.

– Мало ли я кем увлекался, – пренебрежительно бросил Гошка. – Что было, давно прошло.

– А не встречал ты здесь Антонину Степановну?

– Встречал. Она ведь здесь в главном военном госпитале работает. Когда там лежал твой брат Роман, я раза три заходил его навестить. Там и Антонину видел. Сидишь, бывало, у него, так она раза два, а то и больше в палату забежит. По-моему, она к твоему брату не совсем равнодушна. Да и не удивительно. С ним они почти ровесники, а Василий Андреевич, как там не бодрись он, вот-вот на пенсию запросится.

От Гошкиных слов Гавриилу стало неприятно. «И зачем он мне про это рассказал?» – с раздражением и неприязнью подумал он о приятеле. Тот словно понял и поспешил заговорить о другом: