Колин Маккалоу - Битва за Рим (Венец из трав)

— Мы, Домиций Агенобарбы, любим рыжеволосых жен, — напрямую заявил великий понтифик. — Твоя девочка, Корнелия Цинна, соответствует всем требованиям, которые я предъявляю к будущей жене моего сына: она достигла нужного возраста, знатна, и у нее рыжие волосы. Вначале я присматривался к дочери Луция Суллы. Но та, к сожалению, выходит замуж за сына Квинта Помпея Руфа. Однако твоя дочь подходит нам не хуже. Родовитость и, я надеюсь, недурное приданое?

Цинна сдержал гордыню, молчаливо помолился Юноне Соспите и Опе — богине плодородия и возложил все свои тайные надежды на наместничество в какой-нибудь плодородной провинции.

— К тому времени, когда моя дочь станет достаточно взрослой, чтобы вступить в брак, Гней Домиций, у нее будет приданое в размере пятидесяти талантов. Я не могу дать больше. Этого достаточно?

— О, вполне! — обрадовался Агенобарб. — Гней — мой главный наследник, так что ваша девочка будет жить хорошо. Я, насколько мне известно, один из пяти или шести богатейших людей в Риме; у меня тысячи клиентов. Так можем ли мы устроить церемонию обручения?

Все это произошло за год до того, как Цинна стал претором. И вот настало время, когда ему, похоже, придется приносить извинения за самоуверенное предположение, что он отыщет для дочери достойное приданое, чтобы выдать ее за Гнея Домиция Агенобарба Младшего. Если бы средства Аннии не были так связаны условиями завещания, дела пошли бы успешнее, но отец супруги Цинны контролировал ее деньги, и в случае смерти Аннии они не могли перейти к ее детям.

Когда Гай Марий разбудил Луция Корнелия Цинну при свете полумесяца, заходящего на западном небосклоне, тот не имел понятия о возможных последствиях этого визита. Он надел тунику, обулся и с тяжелым сердцем приготовился сообщить неприятные известия отцу того, кто казался наиболее многообещающим юношей.

Великий человек вошел в шатер командующего в сопровождении странного эскорта — человека лет пятидесяти с весьма заурядной наружностью и исключительно красивого мальчика. Мальчик в основном и ухаживал за стариком, и по его манере было очень заметно, что он давно привычен к такой роли. Цинна мог бы принять его за раба, если бы не отсутствие амулета — буллы — на его шее и если бы этот мальчик не держался с большим достоинством. Он вел себя как патриций даже более высокого рода, чем Корнелии. Когда Марий сел, мальчик встал по левую сторону от него, а мужчина — позади.

— Луций Корнелий Цинна, это мой племянник Гай Юлий Цезарь Младший и мой друг Луций Декумий. При них ты можешь говорить совершенно откровенно.

Правой рукой Марий взял себя за безжизненную левую и разместил ее у себя на коленях. Он выглядел менее усталым, чем ожидал Цинна. И владел своим телом куда лучше, чем сообщалось в вестях из Рима. Надо думать, эти новости уже устарели. «Несомненно, все еще внушительный человек. Но можно надеяться, что не грозный противник», — подумал Цинна.

— Трагическое дело, Гай Марий.

Широко открытые темные бдительные глаза обежали шатер, желая убедиться, нет ли в нем посторонних, и, не найдя никого, остановились на Цинне.

— Мы одни, Луций Цинна?

— Абсолютно.

— Хорошо. — Марий сел поудобнее. — Я получил информацию из вторых рук. Квинт Лутаций заходил ко мне и не застал дома. Он рассказал всю эту историю моей жене, которая, в свою очередь, сообщила ее мне. Я понял так, что мой сын обвинен в убийстве консула Луция Катона во время битвы и что есть свидетель этого — или свидетели. Правильно ли я пересказал эту историю?

— Боюсь, что да.

— Сколько свидетелей?

— Всего один.

— И кто он? Честный человек?

— Без сомнения, Гай Марий. Это контубернал по имени Публий Клавдий Пульхр, — ответил Цинна.

— Ох уж эта семейка, — проворчал Марий. — Один из них известен тем, что питает недобрые чувства решительно ко всем и поэтому плохо продвигается по службе. К тому же Пульхры бедны, как апулийские пастухи. И как ты при этом можешь утверждать, что свидетель не вызывает сомнений?

— Все потому, что этот Клавдий не типичен для своей семьи, — сказал Цинна, решив лишить Мария надежды. — Его репутация в палатке контуберналов и в штабе Луция Катона безупречна. Ты сам это поймешь, когда встретишься с ним. Юноша в высшей степени лоялен по отношению к своим товарищам; он — старший среди них. Он питал истинную привязанность к твоему сыну. И, должен добавить, одобряет действия твоего сына. Луций Катон не был популярен даже в своем штабе, не говоря уж об армии.