Колин Маккалоу - Битва за Рим (Венец из трав)

Пизон Фругий повернулся к узнику:

— Тит Тициний, что ты на это ответишь?

— Это правда, трибун. Я действительно поразил консула метательным снарядом, брошенным рукой. — Центурион помолчал, а потом продолжал: — Комком мягкой земли. Таков, трибун, был мой метательный снаряд. И когда я бросил его, все вокруг меня стали делать то же самое.

— Комок мягкой земли, — медленно повторил Пизон Фругий. — И что же заставило тебя метнуть такой снаряд в твоего командира?

— Он называл нас деревенщиной, жалкими червями, тупыми захолустными болванами, непригодным для работы материалом и еще многими оскорбительными именами, — крикнул Тит Тициний своим строевым голосом. — Я не обратил бы внимания, если бы он назвал нас mentulae и cunni, трибун, — это нормальный разговор полководца со своими солдатами. — Он набрал воздуха в легкие и прогремел: — Если бы мне попались под руку тухлые яйца, я бы с большей охотой забросал его тухлыми яйцами! Но комок мягкой земли — тоже подходящая вещь, и земли там было предостаточно. Мне все равно, повесите вы меня или сбросите с Тарпейской скалы! Потому что если мне опять попадется Луций Катон, он получит то же самое, но в большем количестве — и это факт!

Тициний повернулся к ступеням Сената и, гремя цепями, указал на Гая Мария:

— Вот здесь сидит полководец! Я служил у Гая Мария легионером в Нумидии, а потом в Галлии, уже центурионом! Когда я уходил в отставку, он дал мне участок земли в Этрурии, выделив его из собственных поместий. И я скажу вам, что Гай Марий никогда не оказался бы засыпанным комками земли! Гай Марий любил своих солдат! Он никогда не презирал их, как Луций Катон! Гай Марий никогда не заковал бы человека в цепи и не отослал бы его на суд гражданских лиц в Рим только за то, что человек в него чем-то бросил! Полководец попросту начистил бы физиономию этому человеку! А Луций Катон — не полководец, и с ним Риму не одержать никаких побед! Полководец сам разбирается в своих непорядках. Он не перекладывает своих дел на собрание триб.

Наступила мертвая тишина. Когда Тит Тициний кончил говорить, никто не проронил ни слова. Пизон Фругий вздохнул.

— Гай Марий, что бы ты сделал с этим человеком? — спросил он.

— Это центурион, Луций Кальпурний Пизон Фругий, и я знаю его. Он сказал чистую правду. Он слишком хороший солдат, чтобы вот так запросто терять его. Но он засыпал своего командующего комками земли — и это дисциплинарный проступок, независимо от того, какой причиной он вызван. Тит Тициний не может возвратиться к консулу Луцию Порцию Катону. Это было бы оскорблением для консула, который уволил этого человека со службы, отослав его к нам. Я думаю, мы сослужим наилучшую службу интересам Рима, отправив Тита Тициния к другому командующему. Могу ли я дать совет вернуть его в Капую, чтобы он приступил там к своим прежним занятиям?

— Что скажут мои коллеги-трибуны? — спросил Пизон Фругий.

— Пусть будет так, как предложил Гай Марий, — сказал Сильваний.

— Я согласен, — сказал Карбон.

Остальные семеро последовали их примеру.

— А что скажет совет плебса? Должен ли я назначить формальное голосование или вы просто поднимете руки?

Все руки дружно взметнулись вверх.

— Тит Тициний, наше собрание приказывает тебе явиться к Квинту Лутацию Катулу в Капую, — объявил Пизон Фругий, откровенно улыбаясь. — Ликторы, снимите с него цепи. Он свободен.

Однако центурион не соглашался уйти, пока его не подвели к Гаю Марию. Он упал на колени и заплакал.

— Учи своих капуанских рекрутов хорошенько, Тит Тициний, — напутствовал его Марий, устало опустив плечи. — А теперь, да простят меня присутствующие, думаю, мне пора домой.

Луций Декумий появился из-за колонны, лицо его сморщилось в улыбке. Он протянул руку к Титу Тицинию, но взгляд его был обращен к Гаю Марию:

— Здесь есть паланкин для тебя, Гай Марий.

— Я не поеду домой в паланкине, если ноги донесли меня в такую даль! — возразил Марий. — Помоги-ка мне, мальчик.

Его огромная ручища ухватилась за тонкую руку Цезаря-младшего, так что ниже захвата она побагровела, но лицо Цезаря не выразило ничего, кроме сосредоточенности. Он приступил к своей задаче — поставить Гая Мария на ноги — так, словно это не стоило ему никакого труда. Поднявшись, Марий сразу взял свою палку, мальчик шагнул, поддерживая его левую сторону, и оба они заковыляли вниз по ступенькам, как два сцепившихся краба. Казалось, половина Рима сопровождала их при подъеме на холм, приветствуя каждое усилие Мария.