Колин Маккалоу - Битва за Рим (Венец из трав)

Через четыре часа после того, как впервые донесся шум битвы, убегающие марсы начали переваливать через каменные ограды в уверенности, что спаслись, — и попадали на обнаженные мечи легионеров Суллы. В нескольких местах завязалась жаркая схватка — там схлестнулись отчаянные люди, но нигде даже не сложилась опасная обстановка.

«Как обычно, я выступаю в роли хорошо вымуштрованного Мариева прислужника, — думал Сулла, стоя на высоком месте и наблюдая. — Его ум измыслил стратегию, его рукой направлялась тактика, его воля все успешно завершила. А я у какой-то несчастной стены подбираю за ним остатки, словно голодный. Как хорошо он знает себя — и как хорошо он знает меня!»

Не имея желания радоваться победе, Сулла взобрался на мула и выехал на Валериеву дорогу, чтобы доложить Гаю Марию, что все прошло точно по плану и что вступившие в бой марсы фактически уничтожены.

— Я видел не кого-нибудь, а самого Силона! — Марий не говорил, а рычал, как всегда после битвы. Хлопнув Суллу по спине, он ввел его в шатер командующего и дружески положил руку на плечи своего высокоценимого помощника. — Представь себе, я застал их врасплох! — сказал он радостно. — Мое нападение было для них подобно грому среди ясного неба. Думаю, это потому, что они здесь у себя дома. Они и вообразить не могли, что Асиний может потерпеть поражение! Никто не сообщил им об этом. Все знали, что он выступил, поскольку я вышел наконец из Реаты. И тут я появился прямо у них перед носом. Они направлялись поддержать Асиния. Я выдвинулся достаточно далеко, якобы вынужденный вступить в бой, построил своих людей в каре и сделал вид, что собираюсь защищаться, а не нападать. «Если ты такой великий полководец, Гай Марий, выйди и сразись со мной!» — кричал Силон, сидя на лошади. «Если ты такой великий полководец, Квинт Поппедий, победи меня!» — крикнул я ему в ответ. Что он хотел предпринять, навсегда останется неизвестным, потому что его люди закусили удила и бросились в атаку, не дожидаясь команды. Этим они облегчили мне задачу. Я-то знаю, что делаю. А Силон не знает. Я говорю «не знает», потому что он ушел невредимым. Когда его солдаты впали в панику, он повернул лошадь на восток и галопом ускакал. Сомневаюсь, чтобы он сделал хоть одну остановку, пока не добрался до Мутила. Во всяком случае, я теснил отступающих марсов только в одном направлении — к виноградникам, зная, что с той стороны ограды ты прикончишь их. Так оно и произошло.

— Это было проделано очень хорошо, Гай Марий, — сказал Сулла совершенно искренне.

Они отпраздновали победу — Марий, Сулла и их помощники, а также Марий-младший, сияющий от гордости за своего отца, при котором он теперь служил в качестве контубернала. «Этот щенок несет здесь наблюдение!» — думал Сулла, стараясь не замечать его.

Битву вспоминали целиком и в деталях, и ее разбор занял даже, может быть, больше времени, чем она сама. Но неизбежно по мере того, как понижался уровень вина в амфоре, разговор перешел на политику. Законопроект Луция Цезаря стал предметом общего обсуждения; у подчиненных Мария он вызвал шок. Марий никому не рассказывал о своей беседе с Суллой в разрушенных Фрегеллах. Реакция на законопроект была неоднозначной, но большинство высказывались против. Эти люди были солдатами. За шесть месяцев они увидели гибель тысяч своих товарищей и теперь чувствовали, что малодушные старцы в Риме не дают им шанса как следует взяться за дело и начать побеждать. Те, сидящие в безопасности, представлялись им гусиной стаей старых иссохших дев-весталок. В эту же стаю люди Мария зачисляли и Филиппа, подвергнув того сокрушительной критике. Недалеко от дряхлых гусынь, по общему мнению, ушел и Луций Цезарь.

— Все Юлии Цезари — слишком чистокровные пучки нервов, — высказался раскрасневшийся Марий. — Жаль, что во время этого кризиса в роли старшего консула у нас оказался Юлий Цезарь. Я знал, что он сломается.

— По-твоему, Гай Марий, мы не должны делать италикам абсолютно никаких уступок? — спросил Сулла.

— Я, пожалуй, не хотел бы этого, — отозвался Марий. — Пока не доходило до открытой войны — другое дело. Но если народ объявляет себя врагом Рима, он становится и моим врагом тоже. Навсегда.

— Я тоже так считаю, — согласился Сулла. — Однако если Луций Юлий сумеет убедить Сенат и народ Рима принять его закон, это уменьшит вероятность отделения Этрурии и Умбрии. Я слышал о новых волнениях в этих землях.

— Это правда. Вот поэтому Луций Катон Лициниан и Авл Плотий забрали войска у Секста Юлия. Плотий выступил в Умбрию, а Катон Лициниан — в Этрурию, — сказал Марий.