– Ну, слава богу! – с облегчением выдыхает Жук. – Я уже, черт знает что начал думать! Да будет вам известно, пан Сорочинский, что пан Христич еще в прошлом году подался вслед за правительством в Польшу.
– Подумать только! – не давая раскрыть рот Сорочинскому, напускается Байда. – Человек сорок верст тащится к пану Христичу, не зная даже, что того давно нет в городе. Это же надо! Поразительная беспечность! Ох, и наказал бы я вас крепко! Только принимая во внимание то обстоятельство, что этот свой нелепый – другого сравнения я не нахожу – поступок вы совершили, руководствуясь благими намерениями, лично я на первый раз прощаю вас. Думаю, что и другие члены руководства сделают то же самое.
– Я давно знаю пана Сорочинского, как одного из самых преданных нашему делу людей, – поддерживает Байду Жук.
Подождав, пока пройдет старуха с плетеной кошелкой, закрытой сверху грязной тряпицей, Байда берет Сорочинского за локоть и, понизив голос, говорит:
– Возвращайтесь, и немедленно, в свой уезд и ждите. Акций никаких не предпринимать. Пусть большевики думают, что мы выдохлись и прекратили борьбу. На самом же деле мы готовимся к большим событиям. Ждать осталось недолго. И чтобы в субботу двадцать четвертого здесь были Голубь и атаман Ветер. Понятно? Кстати! – спохватывается Байда. – Вы успели уже побывать в доме Христича или только шли к нему?
– Мы уже были там, – неохотно отвечает Сорочинский. – Это на бывшей Сундуковской. Теперь в его доме какой-то «Пролеткульсвет»…
– «Дом политкультпросвета», – поправляет Сорочинского Жук.
– Вы разговаривали там с кем-нибудь? – спрашивает озабоченно Байда. – Может, спрашивали кого?
– Там был сторож. Старичок… Но я его ни о чем не спрашивал. Во всяком случае, о пане Христиче не упоминал. Просто так перекинулся несколькими словами…
По лицу Байды пробегает тень беспокойства. Он осматривается по сторонам, ищет взглядом своего охранника, который томится от безделья на другой стороне улицы, и только после этого цедит сквозь зубы:
– Так какого черта вы сразу не сказали об этом! А вдруг за домом слежка и за вами увязался хвост? А вы знаете, что все эти старички сторожа состоят на службе у милиции? Ну, хлопцы, с вами не соскучишься! Все! Расходимся! Вам куда?
– На хутор Лелековку, мы оставили там лошадей, – поспешно отвечает Сорочинский, радуясь втайне, что эти господа так всполошились, и ему не придется больше выслушивать их нотации.
– В таком случае вам лучше всего свернуть сейчас вон в тот проулок, – указывает Байда глазами нужное направление. – Метров через сто свернете направо. Там будет улочка, которая выведет вас к речке. Оттуда до Лелековки прямая дорога.
– Я бывал в этих местах, – кивает головой Сорочинский.
– Тем лучше. Тогда с богом! Будьте осторожны.
24
Лампа не горит, в хате темно, и Голубь безуспешно пытается определить, который час: то ли это все еще вечер, то ли уже утро. Но вот на свисающей со стола скатерти вспыхивает одна за другой две длинные и необыкновенно яркие полоски. Такое впечатление, что скатерть вдруг сама по себе зажглась. Значит, над лесом взошло солнце. В его тонких прямых лучах, протянувшихся от щелей в ставнях до скатерти, роится множество пылинок. Пылающие полоски медленно ползут по скатерти, выхватывая из темноты алые цветы и черные листья вышивки.
В отличие от Голубя прочие обитатели лесного хутора дрыхнут без задних ног. Ворочается на кровати, скрежеща зубами и часто постанывая во сне, Ветер. По мышиному попискивает на печи Кострица. Муха спит в сенях на охапке сена. Стережет выход. Вчера, когда Голубю захотелось выйти по нужде, дверь оказалась запертой снаружи. Муха открыл ее только после того, как услышал голос Кострицы. Похоже, что ему все еще не доверяют. Точнее будет сказать, доверяют, но не до конца.
Где-то поблизости начинает размеренно куковать кукушка. Чтобы отвлечься от надоедливых мыслей, Голубь принимается считать, сколько кукушка накует ему лет. Кукушка оказывается щедрой: отсчитала целых пятьдесят семь. «Не многовато ли?» – думает Голубь. Жизнь, конечно, штука хорошая, но ходить с клюкой…
Размышления Голубя прерывает задребезжавший в углу колокольчик. Колокольчик подает голос трижды: два раза подряд и еще один раз – через небольшой промежуток времени. Голубю этот сигнал уже знаком. Он слышал его вчера вечером, когда на хутор возвращался Муха, ходивший осматривать «почтовые ящики». Сигнал означает, что заявились свои.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу