Александр Галкин - Царевич Димитрий

Далее писалось о том, как большая царская рать два месяца осаждает слабенькую крепостцу Кромы и не может справиться с атаманом Корелою и тысячью казаков, там засевших. «Сие же потому, что не хотят русские воины драться, а просят у своих воевод пищи доброй да обутков зимних. Главного же воеводы – Петра Басманова – там нету, царь отозвал его в Москву неведомо зачем. А войско и при нём не вельми крепко было, ныне же в развал входит, разбегается и отказалось брать Кромы приступом. Сие мне доподлинно известно от многих перебежчиков, и за сие благодарю Господа! Латынскую книгу Квинтилиана прочитал – книга добрая. Пришли мне творение патера Еразмуса Роттердамского, а ещё писание итальянца Боккачио, под именованием «Декамерон». У пана Юревича оказалась знатная книга на французском диалекте, сочиненная аббатом Рабле, под названием «Гаргантюа и Пантагрюэль», Он мне немного читал её с переводом на польский язык – весьма занимательно! Поищи, друже, в Кракове сию книгу, но в польской или латынской печати, и мне вышли». Затем вкратце говорилось, сколько делегаций от городов было у него в последнее время, как дурно ведёт себя Юрий Мнишек, как любят его, Димитрия, казаки и какая стоит погода. Посылался привет магнату Фирлею, пушкинским домочадцам и Прошке.

После этого письма им были написаны воззвания к донским казакам, к ногайским татарам, в Нижний Новгород и на Урал, подобные тому, что писал он в Самборе к черниговским повстанцам. Завершив дела, он принялся наконец за письмо к своей Марианне. Покончив с комплиментами и сообщив о своём здоровье, он писал:

«Завтра пан Юрий уезжает, и я очень этому рад, ибо кроме худа ничего от него не видел. Не говоря уже о проигранном сражении, в коем он командовал нашим войском (о чём писал я в прошлый раз), он так себя ведёт, что вносит смущение, и разлад, и соблазн в мою шляхту: они пьянствуют, грабят народ и смеются над русской церковью, вызывая нарекания жителей. На днях я весьма резко поговорил с ним об этом и пригрозил разрывом, – он обиделся и вот уезжает. На прощанье хотел он уязвить меня и назвал мальчиком, наполненным несбыточными мечтами и пустыми грезами, упрекнул за то, что я стихи читаю в то время, как должен думать лишь о своём спасенье, ибо войско царя Бориса не сегодня завтра придёт в Путивль, меня повесят и прочее. Скатертью ему дорога. Пользуюсь случаем послать с ним письмо пресветлой панне!

А я хоть и не имею сейчас войска, но столь верю в помощь Божию и в защиту русского народа, что не сомневаюся в победе над врагом своим. Ратники Борисовы не пойдут на меня, да и народ заступится. В случае же серьёзной опасности могу всегда уехать на Дон, и казаки донские зовут меня туда, да я сего не хочу, потому что оттуда невозможно будет переписываться с панной Марианной и получать её душистые письмена.

Благодарю панну за красивый молитвенник, но сейчас мне следует уже отвыкать от римских молитв и возвращаться к русским, – я с отцами иезуитами теперь почти не разговариваю, чем они, конечно, недовольны; хожу по праздникам в русскую церковь, с усердием творя поклоны. Вместо церковных книг, которыми набивали мне голову в Самборе, у меня сейчас чудесные творения древних поэтов римских, и я с наслаждением читаю записи великого Цезаря, вникаю в светлый ум сего государя и героя, переношуся мыслию к его войску, и мне кажется, что бессмертный дух его видит меня и благословляет на подвиги. Всей душой жажду совершить их! Вот мореплаватели открыли путь в далёкую Индию, но плывут туда из Лиссабона более года; через нашу же Московию – Волгою, Хвалынским морем и далее через Бухару – есть ближний путь, я его найду и первый по нём пройду. Изучаю эти места по знатным географическим начертаниям амстердамской работы и читаю описания тех стран. Сокрушаюсь, что в моей Москве не могут делать таких планов и нет там книг таких! Надо будет с самого же начала заводить разумные школы, где учили бы наукам светским. А не токмо часослову. О, сколь жалею, что не удалось самому поучиться тогда в Киеве! Сколь потерял от сего! Но стараюсь наверстать по мере сил, и панна Марианна может убедиться из сего письма в моих успехах по грамматике – занимаюсь ею ежедневно по утрам, а по вечерам, со свечою, читаю книги философские и поэтические. Как хороши стихи Данте Алигиери и как мудры его мысли! Читаю их до поздней ночи, хотя и не всё разумею – её старина и прошедшие века затемнили нам понимание. Хорошие книги и стихи – это столь увлекательно, что токмо одна любовь моя к милой панне превосходит сие увлеченье! Но жаль, что кроме пана Юревича поговорить о них не с кем: шляхтичи думают здесь совсем не о книгах, а со святыми отцами, кои всегда на разговор готовы, неохота беседовать.