Александр Галкин - Царевич Димитрий

– Как живешь-можешь, мать Марфа Фёдоровна?

Она не отвечала, он помедлил.

– Всем ли довольна в обители святой? Не чинят ли обид старицы аль приставы?

Черница молчала, не шевелясь и ни на кого не глядя.

– Царь вопрошает! – вмешалась Мария Годунова. – Онемела, что ли?

– Нишкни, царица! Не мешай! Может, инока Марфа не хочет перед наследником аль пред женою моею речь вести? Так изыдем в горницу иную!

– В иную?.. – Она вздрогнула, меняясь в лице.

– Не пужайся! Говорю – не обидим. А коли не пожелаешь разговору, то – бог с тобой – поезжай назад!

– Не разумею, чего хотите от меня. Почто возили? Неделю в санях сидела! На такой стуже!

– Доброй беседы с тобой хотим, Марфа Фёдоровна, – сказал Борис как можно ласковей. – Много страдала ты на веку своём и слёз безвинных немало пролила. То ведаю и о горе твоём доныне сокрушаюсь. О сыне твоём не перестаю молиться – помяни его, Господи, во царствии своём! И тебя, мати, мы не забыли: тяжко жить тебе в монастыре удалённом, бедном…

– Волки к самой обители подходят!

– То лихо! Но не яз повинен в несчастье твоём – видит Бог, – мы заступались за тебя перед царём Фёдором! Крепко винил он тебя и братьев твоих в недосмотре за царевичем. Теперь всё сие – дело прошлое, давнишнее, пора забыть его, а тебя вернуть. Ведь ты же не враг мне! За что буду угнетать тебя? – говорил он негромко, с задушевной простотою и добрым взглядом. – Никогда яз не желал тебе худа, царица! Да и в ту пору мне неясно мыслилось, в чём же провинность твоя. Жалею, что сам не поехал тогда в Углич и тебя не повидал, – всё было бы по-иному! Сейчас хочу сообразить всё это, но у меня даже повести толковой о событиях тех нету, а многое словесное из памяти вышло. Да может, ты сама припомнишь, как тогда всё случилось?

– Что случилось?

– Како помре сыне твой?

– Худо помню.

– Когда ты прибежала на двор после крику, жив ли он был?

– На моих руках кончился.

– А скоро ль прибежала ты?

– Скоро.

– А где тот нож, коим его зарезали?

Она вспыхнула, дернулась, блеснув глазами, но сдержалась и ответила тихо:

– Твои доводчики баяли, что он сам закололся…

– А ты како мыслишь?

– Не ведаю.

– А ножик где?

– Не видела.

– А точно ли то был сын твой Дмитрёй? Не ошиблась ли ты?

– Не помню, – сказала она неохотно и с полным безразличьем, как затвержденный урок.

– Как же не помнишь, Марфа, ежли на твоих руках он преставился?

– Забыла.

– Ныне идёт на нас молодец некий, Дмитреем себя величает, – может, то сын твой?

Молчание.

– Отвечай, Марфа, – с досадой сказала царица. – Грех великий – утайка твоя!

– Не твоё то дело, Марья! – сухо ответила черница и отвернулась презрительно.

– Как не моё?! Да мы…

– Постой, жена! Обещаю тебе, Марфа Фёдоровна, что не погневлюсь на тебя за всякий сказ. Не бойся ничего. Но если не отвечаеши вовсе…

– То мы заставим тебя говорить! – не утерпела вставить царица.

– Нет, нет! – остановил царь. – Никакой понуды не будет – она сама скажет.

– Ничего я не ведаю, и нечего мне говорить, – произнесла она тихо и, казалось, вполне равнодушно. – Верю в силу Божию: Господь может не токмо сохранить, но и воскресить из мёртвых моего Митю. Кто идёт сюда – не знаю, и где он идёт – тож не ведаю.

– Под Новоградом-Северским в поле мёрзнет, хе-хе! – засмеялся царевич Фёдор.

– Ты не суйся! – строго сказал ему отец, в то время как Марфа быстро оживилась и не сдержалась:

– Уж на Русь пошёл!.. – Она на какой-то миг просияла и, взглянув на образа, перекрестилась, но сейчас же снова стала угрюмо-отчуждённой.

– Ты рада! – крикнула в тот же миг царица, вскочив с места. – Рада, сука!! Ты мнишь…

– Обожди, мать!.. Ты инока честная, должна сказать вслух перед народом в соборе – твой ли то сын или нет. И как ты видела его мёртвым…

Не знаю!.. Не могу того!.. Когда увижу его, тогда и скажу – мой он аль не мой. Да поможет мне Мати Божия. – И опять, перекрестившись, ушла в себя, сжалась в тяжёлой думе.

– Не на тяжкий ли грех благословенье Божье зовёшь, Марфа? Держишь руку вора и расстриги Гришки Отрепьева! Он сюда со разбойники идёт, попов латынских ведёт, веру нашу и церкви рушит, христиан православных смерти предает и сыном твоим облыжно себя нарицает! И не хочешь ты сего вора и разбойника обличить! Ужли богоотступника за чадо своё ложно почтешь?!. Что ж молчишь?..

Он встал и нервно заходил по комнате. Она, не шевелись, сидела, подперев щёку рукою, с решимостью и страданием в глазах. Все напряжённо молчали. Лютая ненависть витала в тихой, полной дорогого уюта горнице…