Александр Галкин - Царевич Димитрий

Стрельцы смутились – угроза пожаром Стрелецкой слободы подействовала, – и один за другим они стали расходиться со двора, кто в кухонные помещенья, кто в ворота, и скоро Димитрий увидел себя окружённым дворянами во главе с Шуйским. Он въехал верхом, но на половине двора остановился, слез с лошади и, держа в руках конскую плётку, трясясь и хихикая, не скрывая восторга, подбежал к царю.

– Ага! Попался, колдун проклятый! – злобно кричал князь, тряся бородою. – Не помогли тебе твои чары!.. Охо-хо! – хохотал он, захлебываясь от радости. – Бесовский сын летать хотел, да наземь пал! О, сколь пречудно Господь помог мне!.. Что ж молчишь, подлюга? – Он сильно толкнул его ногою. – Язык отнялся?

Царь не отвечал: грубость, оскорбленья, невыносимая боль в ноге и полная невозможность бороться побуждали его к негодованию и гневу, но он сдерживался, не хотел браниться в такую минуту.

– Говори, – крикнули другие, – чей ты сын еси?

– Какому бесу продался!

– Кайся, вор, в последний час!

– Яз не вор – яз царь ваш! – сказал Димитрий твёрдо и убеждённо, собравши всю силу, чтобы не раздражаться. – Яз царский сын и законный царь ваш! Клянусь в том Господом! – Он перекрестился. – Яз не лгу!.. Вы сами это знаете… За что убиваете – не ведаю!.. Хотел в любви с вами…

– Кха! Тьфу!.. – перебивая, плюнул на него Шуйский. – Вот тебе любовь!.. Понюхай вот, царский сын, чем моя кнутовина пахнет!

И упиваясь победой, он хотел ударить несчастного плетью по липу, но тот, защищаясь от удара и удачно поймав плётку на лету, вырвал её из руки князя и, с силою бросив в его смеющиеся глазенки, больно ушиб ему щеку рукояткой.

– Изменник! Хам! – крикнул царь, уже не сдерживаясь, во весь голос и, подняв руку, грозно докончил: – Будь ты проклят! Не видать тебе счастья ни в чём!

– Бейте вора! – завопил князь, растирая щеку. – Кончайте! О, пёс смердящий…

Кругом страшно загалдели; несколько человек бросились на лежащего царя с саблями и топорами, нанося удары во что попало, раздались два выстрела, все толкались, рычали от злого возбужденья, и среди общего гама кто-то громко и сквернословно ругался. Димитрий, закрыв глаза, подняв руки, не произнёс более ни слова, и через несколько минут было всё кончено…

А затем изуродованный труп его вытащили к главному дворцовому крыльцу, что на площадке против Чудова монастыря, и бросили здесь на приступок. И в эту минуту раздался наконец потрясающий удар большого набата с Ивановской колокольни! Неслыханно страшно загудел колоссальный колокол, разнося могучим своим рёвом ужасную кремлёвскую весть по всему городу Толпы людей немедленно кинулись в кремль – никакие заставы при воротах не могли сдержать их – и скоро увидели своего бездыханного царя, распростёртого на дворцовом пороге.

Молча, без шапок, смотрели люди на это зрелище – женщины всхлипывали, кое-кто шептал молитву… Избитое, залитое кровью лицо Димитрия со слипшимися на лбу волосами было неузнаваемо; но на голой, покрытой ранами груди остался нетронутым деревянный крест царевны Ксении: он укоризненно глядел на собравшуюся толпу.

Дворянская ватага, воспользовавшись приказаньем Шуйского – найти царицу-еретичку, бросилась во все комнаты и переходы дворца, но искала там прежде всего золота и серебра, спешно тащила дорогую посуду, хватала что пришлось, благодаря чему, вероятно, и удалось спастись Марине. В то время как громилы убивали её молодого пажа и нескольких служанок, она лежала под какой-то кроватью, и вместо неё была убита случайно подвернувшаяся тут придворная дама, в истерике голосившая по-польски. Разыскивать царицу более обстоятельно теперь было невозможно – народ на улице, очевидно, понявший, в чём дело, уже кричал о боярской измене и не бросался только потому, что толпа была ещё мала, а многочисленные дворяне – хорошо вооружены. Но набат всё время гудел, народ прибывал, приходилось торопиться, и князья, вовремя почуяв опасность, остановили разбой, пригрозив своей шайке, что если она не уйдёт тотчас же из дворца, то будет там заперта на замки. Всё, что хотели они сделать, было сделано – государственный переворот совершён, а теперь надо было скорее обезопасить себя от возмущенья московской «черни», которой они так боялись, и прекратить набатный звон. Отрядив десятка три дворян на Ивановскую колокольню с приказаньем разогнать звонарей, они велели остальным немедленно расходиться по домам и «не казать народу иманного добра».

А в городе в полном разгаре бушевал кровавый погром шляхтичей – гостей погибшего царя, друзей и родственников новой царицы. Крики «Бей их! лови! держи! Бери добро!» – раздавались уже на всех улицах, где они жили, и толпы народа вместе с княжьими холопами, а также с выпущенными из тюрьмы ворами растаскивали польские достатки, уводили лошадей. Никого из бояр или власть имущих на улицах не было – князья, объявившие утром о набате, предпочли уехать с площади и сидеть дома, получая все сведения о происходящем через своих челядинцев. Поляки хотя и не ждали нападения в столь ранний час, на восходе солнца, однако, разбуженные набатом, они во многих местах вскочили своевременно и оказали отчаянное сопротивление. Но под напором огромной толпы погибали, проклиная и Москву, и царя, и своих предводителей, или же сдавались погромщикам, прося отвести их к властям. Более половины их легло в этот день на улицах и переулках, в собственных жилищах и даже прямо в постелях; но не меньше было перебито и русских, особенно безоружных грабителей. Нетронутыми остались лишь около ста человек шляхтичей, живших на посольском дворе, Мстиславский решительно запретил вторгаться в жительство королевских послов и даже вскоре поставил тут охрану. Однако многие шляхтичи сами вышли из этого двора и, защищая своих собратьев, ударили на толпу конным военным строем – перебили много народу. Часа через два, когда побоище стало несколько затихать, на улице снова появились те же бояре – князь Мстиславский, Голицыны, Татищев, Рубец-Мосальский и другие, убеждавшие народ прекратить «безбожное дело», унять «злопыхательство» и не «промышлять грабежом». Но уже едва ли не всё шляхетское добро было разграблено, и теперь боярам надлежало спешно позаботиться, как бы та же «чернь» не учинила и с их имуществом такого же разгрома. Отозвав с улиц своих холопов, князья заметно сократили число грабителей, а против оставшихся – жадных и озверевших «людишек» – двинули полк стрельцов и к вечерне установили во взбудораженной Москве некоторый, приблизительный порядок. Всех знатных панов – Мнишка, Вишневецкого и саму, найденную наконец царицу Марину, полуживую от страха и горя, заперли в один из больших домов и, приставив стражу, объявили, что охраняют их от мятежников.