Александр Галкин - Царевич Димитрий

– О, дорогая! – проговорил он, припадая головою к её груди. – Молись как хочешь не токмо там, но и здесь! Ни в чём тебе не перечу!

Она быстро отдёрнула руки, вырвалась и произнесла взволнованно:

– Как?.. Что сказал царь?! Он не перечит?!. А не говорил ли он, что коли хотим на престолах сидеть, то надо хоть на время забыть всё это! И видела я, что не шутит царь! А теперь?!. Где теперь царёв рассудок? Не стыдно ли!..

Димитрий молчал, пораженный её упреком, больно его задевшим и в то же время понравившимся ему.

– Не краснеть надо, – продолжала она серьёзно, – но быть твёрдым! – И отчеканила со всей решительностью: – Мы будем делать то, что нам необходимо! Ни перед какими трудностями не отступим! Господь Бог поможет нам и благословит!..

Надо ли говорить, какую любовь и дружбу и деловитость почувствовал молодой царь от невестиной укоризны и вместе с тем поддержки! Расстались они настоящими друзьями; в заключение же она, награждая его поцелуем, сказала, что если царь будет её слушаться, то скоро затмит своею славой всех королей Европы.

Оставшись одна, Марина крепко задумалась обо всём слышанном. Её мечты о величии московского престола, несметных богатствах, всеобщем преклонении и задавании тона в столичном обществе ощутительно потускнели от сообщения Димитрия. Да, кругом неслыханные почести, коленопреклонённые бояре, клики народа, пушечная пальба в честь её и прочее! Она уже видела, что значит быть царицей, увидит это и ещё много раз! Но и злые взгляды окружающих, самых близких к ней русских людей, царёвых родных, тоже видела! Даже его мать и та смотрит недружелюбно! Чего же ждать от посторонних?! А сам он уверяет во вражде к нему чуть ли не поголовно всех бояр и епископов!.. Разве не ужасно!.. Вчера пани Тарлова рассказывала о каком-то боярском заговоре на его жизнь, бывшем зимою, – жаль, что она не спросила царя об этом. Но, стало быть, правда, что они хотят извести его и, может быть, до сей поры не отказались от этой мысли и подготовляют убийство?! Как всё странно, необычайно и тревожно в этой Москве!.. Конечно, бояре не прощают ей католической веры – она думала об этом и раньше, – но, по-видимому, не только веры, а и всего её высокого, по сравнению с ними, обличил. Однако она не из трусливых, вражды их не боится и не только заискивать перед ними не станет, а и кончиком пальца не шевельнёт, чтобы снискать их расположение. Она им покажет, что значит королева из Польши! И уж конечно не будет учиться, как держать себя, у старой царицы или у этих толстых московских дур – именитых княгинь, приставленных к ней для обихода.

Но совершенно правильно, что не надо в таких условиях налегать на свою веру: народ любит, чтобы государи были одной с ним молитвы, и не следует раздражать чернь новой религией посреди всеобщей вражды. Отцов иезуитов можно и не принимать – обойдёмся без них, – обряды русские тоже можно исполнять, оставаясь в душе истинной католичкой; тут даже и греха никакого нет – Бонифаций благословит на это. Но показать себя царицей, независимой от мелких предрассудков этой свинской страны, не унизиться до подражанья дикарям, соблюсти достоинство необходимо во что бы то ни стало, и она от этого не отступит!

Сегодняшнее свидание с Димитрием дало ей почувствовать, что он несомненно страдает; она видит теперь причину его перемены, постарается понимать его глубже и, не пугаясь трудностей, будет ему верной подругой и помощницей до конца.

Приехавших с Мариной шляхтичей разместили в городе, по обывательским домам, где, согласно предупреждению Афанасия Власьева с дороги, уже было приготовлено помещение на две тысячи всадников.

Но оказалось, что квартир этих не хватает даже и для половины прибывших (их было около пяти тысяч), причём многие заняли по два дома, чтобы расположиться со своей челядью, лошадьми и обозными телегами. Пришлось отвести гостям все без исключения купецкие жилища, потеснить дворян и даже некоторых не очень высоких бояр, оставив незанятыми лишь негодные для благородных панов домишки мелких ремесленников и освободив от постоя стрельцов.

Неурядицы начались с первого же дня появления «доблестных рыцарей» на московских дворах и, разрастаясь не по дням, а по часам, к концу первой недели обратились чуть не в бедствие для многих жителей столицы. Москва нередко видала иностранцев, но хуже этих не могла никого припомнить: англиканцы, шведы и прочие вели себя хоть и высокомерно, но сдержанно, стараясь не раздражать «тёмных московитов», не обижать людей и не задевать обычаев. А наезд этих «господ» сравнивали со старинным татарским нашествием, когда победители делали всё, что хотели, не считаясь ни с честью, ни с лестью, не различая своего добра от чужого и забирая женщин для удовольствия.