Александр Вендеров - Химутка

Посевная началась. С самого утра люди выезжали на колхозные поля на лошадях и на тракторе. Предстояло сначала вспахать, а потом и засеять все поля вокруг Спас-Вилок – сперва зерновыми и льном, а затем картошкой, свёклой и морковью. Поле, что между Спас-Вилками и соседней деревней Малое Крутое, предназначалось для гороха. Впереди ещё целое лето и осень, и всё это время крестьяне будут подниматься с восходом солнца и уже в темноте падать в кровать, чтобы сомкнуть глаза на несколько часов и снова приниматься за работу. Так было всегда, и внедрение современных машин в сельское хозяйство, которое, видимо, облегчит жизнь деревенских, только начиналось. А ведь помимо работы в колхозе надо и свой огород засадить. На это крестьяне отводили воскресенье – единственный свой выходной день.

Спас-Вилки стоят на горе, в самом высоком месте Смоленско-Московской возвышенности. Когда подъезжаешь к Спас-Вилкам, эту деревню издалека видно, в некоторых местах за десять вёрст. В центре деревни находится Прогон – место, через которое гоняют коров на пастбище, а за северной околицей – гора Жуковка. Обычный моренный холм, которых в том краю много, давно распаханный и используемый под зерновые культуры.

В первые дни посевной бригадир Иван Никитин отправил Петю Крюкова пахать на тракторе гору Жуковку под пшеницу. Пете уже девятнадцать лет, но в армию его в прошлом году не взяли: колхоз попросил военкома оставить юношу ещё на год в деревне, поскольку рабочих рук не хватало. А нынешней осенью он вместе с восемнадцатилетними парнями уйдёт служить. Мужчины, не занятые на скотном дворе, отправились пахать на лошадях. И сразу была видна разница в производительности труда между техникой и животным.

Должностей в колхозе, за исключением руководства и квалифицированных сотрудников, не было. Куда бригадир пошлёт, то делать и придётся. Паше Вендеровой в эти дни досталось сеять рожь к югу от деревни, недалеко от болота под названием Тухлый угол. Сеялки стояли там же, где и трактор, – на зерноскладе напротив детского сада, что устроили в доме Николая Иваныча. Приходила Паша на склад чуть свет, носила вёдрами зерно из хранилища, засыпала это зерно в сеялку и запрягала двух коней – белого Венчика и серого в яблоках Прогресса. Венчик – это тот самый конь, которого Паша и Иван в тридцатом году отдали в колхоз. Теперь в ходу новая поговорка: «Всё вокруг колхозное – всё вокруг моё». Однако существует и старая поговорка с принципиально иным значением: «Своя рубашка ближе к телу». И если актуальная в нынешнее время общественная мораль велит относиться ко всей скотине одинаково, то культурные установки, выработанные веками и впитанные со всем опытом предков, побуждают людей обходиться со своими животными, хотя бы и бывшими, иначе, чем с остальной животиной.

Венчик выглядел уставшим и даже заморённым. Известное дело – посевная сейчас, а на общественном скотном дворе уход далеко не такой, как на личном подворье. Паша, запрягая Венчика в сеялку, подошла к нему:

– Венчик, тяжело табе? Вижу, што замаямшись, бедный. На-ка горбушечку, подкрепися.

Конь взял хлеб тёплыми мягкими губами и принялся жевать, а Паша гладила его по морде и любовалась умными глазами. Вот такие-то минуты и не дают нам забыть, что мы люди! И как раз по той причине, что мы люди, надо горбушечку и другому коню дать. Прогресс порадовался угощению, а Паша и его приласкала. Однако солнышко уже высоко поднялось – время на работу ехать. И повела Паша коней в поле к Тухлому углу.

Как-то раз бригадир Иван Никитин дал Пете, сыну Ириши, и его другу Вите задание чистить коровник и свинарник. Петя парень работящий, а Витя, прозванный в Спас-Вилках Артистом, – не очень. Не по душе ему было выполнять грязную и тяжёлую работу, зато у Вити были другие дарования: мог изобразить кого угодно, грамотно и выразительно писал и обладал идеальным музыкальным слухом. И вот картина: Петя чистит навоз добросовестно, а Витя работает вполсилы, всё больше на перекур ходит и мелодию на гармошке подбирает. Потому бригадир и не засчитал ему трудодень. Витя как будто и не расстроился вовсе:

– Мене, дядь Вань, ето усё равно. Я осенесь у арьмию по́йду, а как отслужу, поеду у Москву на арьтиста учиться.

– Ох, балабол! Ты как тунеядец у исправительную колонию поедешь, а не у арьмию. Ну какой с тебе арьтис? Оне знаешь какие работящие!

– Ты мене, дядь Вань, колонией не пужай. Я усё одно енто говно чистить ня буду.

– Будешь как миленький! Не на таких управу находили.