Александр Вендеров - Химутка

– А? Чаво? Пришли?

– Да, пришли, бабуль. Отработали на сёдни. А игде тятя?

– Во дворе, навроде, чавось мастерил. А скольки время?

– Да часов восем ужо, – отозвалась Ириша. – Вы с Ваней тут чавось ели?

– Не, мене неохота. Ну приготовите – и я поем.

Химутка по старости лет приготовить уже не могла, а Иван так увлёкся починкой кос и тяпок (действительно в дворе мастерил), что об ужине забыл. Санька где-то с друзьями бегал. Придёт позже. В семь лет сил много, а забот мало. Петя слазил в погреб и набрал там прошлогодней картошки, подмороженной зимой и уже успевшей подгнить. А больше сегодня на ужин приготовить и нечего. Вот эту картошку отварить, посолить крупной сероватой солью и полить льняным маслом – и то хорошо.

Русская печь была истоплена с утра, и если сейчас её протопить, жарко будет спать – из избы уйдёшь. Для таких случаев во дворе была маленькая кирпичная печка под навесом. На ней в тот вечер варили картошку в мундирах. Ириша высыпала сваренную картошку в большую деревянную миску – из неё и ели. В деревне не было обычая каждому есть из своей тарелки. Ложки были только деревянные. Впрочем, для картошки ими и не пользовались, обходились руками.

За ужином Петя рассказал, как Иван Никитин не засчитал Вите Артисту трудодень, на что Химутка заметила:

– Раньше не то штоб трудодень не засчитали – выпороли бы при усём народе.

– Бабуль, а у вас часто пороли?

– Кажну субботу. Я кады крепостная-то была, приказчика барин нанял шибко лютого. Говорили, мещанин из Вязьмы. И староста наш, Гаврилой яво звали, усё докладывал, хто робить плохо.

– И чаво люди, терьпели?

– А как было́ не терьпеть? Куды дяваться-то? А потым мужики Гавриле тёмную устроили. Отлупили яво как следыить, кады с покосу вярталси. А Гаврила отляжалси и побёг у Павлово жалиться. И Ягорку, што лупцавал старосту больше усех, приказчик до смерти арапником засёк.

– Живого чалавека – кнутом до смерти? – поразилась Ириша.

– А ты чаво думала? Мене годов двенадцать было́, а я помню…

– А ентот Ягорка – он чаво за чалавек был? – спросил Иван. – Я чавось про етот случа́й ня помню.

– Дак ня помнишь, потому ещё-ще не родимшись ты тады. А Ягорка бездельный был чалавек – так, пьянчужка. От работы отлынивал. А усё равно душа чалавечая, по образу сотворённая. Тамака, – Химутка показала пальцем вверх, – с приказчика за Ягорку тоже спросють.

И всё же времена меняются. Теперь хотя бы не бьют людей арапником. Когда царь Александр Второй отменил крепостное право, Химутке шёл двадцатый год. Ивану было полтора года, а Трифону – всего восемнадцать дней. Родила второго сына Химутка на Трифонов день, оттого этим именем и нарёк младенца поп в церкви Рождества Христова в Савино, куда Воробино было приходом. И так совпало, что имя сыну Химутки досталось такое же, как и её отцу.

Читатель, верно, уже заметил, что у Химутки фамилия Трифонова, у её сыновей – Павловы, а у внуков, Фёдора и Василия, – Ивановы. Как же так? Дело в том, что это на самом деле отчества, а не фамилии. Химутка – дочь Трифона, оттого и звалась Трифоновой, её муж – сын Гордея и потому Павел Гордеев, Иван и Трифон Павловы – сыновья Павла, а Федя и Вася Ивановы – сыновья Ивана. До первой переписи населения Российской империи в 1897 году фамилии имели не все крестьяне. Когда приехали переписывать народ, каждому написали и фамилию, и отчество в их нынешнем виде, и, например, Химутка стала Евфимией Трифоновной Трифоновой, а её внуки – Фёдором Ивановичем и Василием Ивановичем Ивановыми. А те, кто родился после девяносто седьмого года, уже наследовали фамилии, данные их отцам. Но не все брали фамилии строго по имени отца, и старший сын Химутки, которого в деревне звали Иваном Павловым, по документам был Иваном Павловичем Гордеевым: решил тогда, в девяносто седьмом, взять фамилию по имени деда. А когда женился на Ирише, дал свою фамилию и её детям, и стали они Зинаидой и Петром Гордеевыми. И у семилетнего Саньки была фамилия Гордеев.

Да, через восемнадцать дней после рождения Трифона Павлова объявили волю крестьянам. Но это легко сказать – царь отменил крепостное право: крестьян освободили без земли, а свои наделы предстояло ещё выкупать. А выкупить-то нечем! Двадцать с лишним лет отрабатывали Химутка с мужем и детьми барщину в качестве временнообязанных, а землевладелец никак не спешил отдавать крестьянам их землю. Только когда новый государь Александр Третий издал указ, чтобы к наступлению 1883 года свои наделы все выкупили, пришлось барину передать землю в собственность тех, кто её обрабатывает. Но не за «здорово живёшь»: мужики для выкупа землицы влезли в долги и не одну зиму работали в городах.