Эрик Нойч - Встреча. Повести и эссе

Онфрой принес ему деревянный нож и извинился — мол, жду у кассы.

Форстер воспользовался случаем и поменял место.

Но спокойно почитать не удалось и здесь.

Вокруг шел разговор о «Vieux Cordelier». Это по крайней мере было интересно. Какой-то актер, толстый, как каплун, бывший член закрытого ныне роялистского клуба «Одеон», вскарабкался на стол, так что пришлось срочно эвакуировать посуду, и в мимической сценке изобразил — очевидно, чтобы продемонстрировать свою лояльность, — как Демулен призвал парижан к оружию, что и привело в конце концов к штурму Бастилии. Актер старательно воспроизводил всеобщее воодушевление, но выходило, казалось Форстеру, скорее смешно, получалась — как всегда, когда тщились превзойти пафос истории, — пошловатая комедия.

Один из присутствующих был того же мнения. Он ухватил актера за карманьолу — этим словом теперь называлось все: и песня, и танец, и членство в якобинском клубе, и цветастые речи в конвенте Барера, и, среди прочего, простецкая куртка без воротника, — стащил его со стола и выругал за чрезмерное увлечение алкоголем.

Театральный герой, как мешок, осел на стуле, приняв теперь позу мученика, и «со слезьми на глазах» стал жаловаться на несовершенство мира. Но его никто не принимал больше всерьез, и вскоре он поплелся к двери в кафе, чтобы там поискать себе публику. Слышно было, как он там шумел. Республика-де дает искусству слишком мало простора, особенно его искусство наталкивается здесь на непонимание, а потому он переберется в Америку.

Форстер подумал: обошлось бы, наговорит еще себе на плаху. В тюрьме, в соседнем Люксембургском саду, сидело уже немало народу за подобные глупости.

Другие в зале, хоть и не упились допьяна, ораторствовали не менее жарко. Наконец-то, говорили они, за дело взялся настоящий человек — и какой! Камилл Демулен, народный трибун еще с июля восемьдесят девятого года, вкладывавший теперь весь пламень души в свои писания. В только что вышедшем третьем номере своей газеты он решительно выступил против ультрареволюционеров и не обинуясь написал о всех злоупотреблениях. Форстер немедленно раскрыл газету, чтобы посмотреть, какие статьи имелись в виду. Пока шел спор за столиками, он пробежал глазами нужные статьи. И в самом деле, они были начинены взрывными аллюзиями, и, если изрядно знать Тацита и других римских авторов, эти намеки легко было расшифровать. Речь шла о растущем терроре фракции Эбера. О дехристианизации, закрытии церквей, преследовании католических священников, о насилиях в Лионе и на Луаре…

Рядом с достоверными сообщениями были и явные сплетни. В этой каше из выдумки и правды люди ковырялись, как вороны в навозе, и каждый хотел превзойти другого еще более невероятной историей. Взять хотя бы положение в Лионе. Послушать иных, так там царил жуткий голод. Осажденные жирондисты сражались отчаянно, как львы, и разве они заслужили уготованную им участь? На купола церквей и соборов сыплется град ядер. Дюбуа-Крансе, комиссар Конвента, приказал никого не щадить. Город хотят сровнять с землей, а буде возникнет на его месте другой, то и дать ему другое имя: Commune Affranchie, Освобожденная община. Раз Лион восстал против республики, значит, он не должен больше существовать… Фуше говорит, к свободе нужно идти по трупам. В соборе Невера он велел освятить бюст Брута, тираноборца, и на вратах кладбищ приделать надпись: «Смерть — это вечный сон»… В Нанте гильотина работала до тех пор, пока палач не пал замертво от усталости. Среди его жертв были и женщины, и дети. В Аррасе, во время казни, представитель власти будто бы макал свою шпагу в кровь мучеников, приговаривая: «Ах, как я это люблю!..» На Луаре свирепствует пресловутая команда Марата в своих шерстяных красных шапочках. В одиннадцать ночи там погрузили на баржу девяносто священников, чтобы якобы отвезти их в крепость на острове, да только ту баржу потопили посередине реки. Депортация упорствующих христиан вообще все чаще кончается их утоплением. Когда не стало больше барж, решили просто связывать людей по рукам и ногам и бросать в поток. А кто пытался выплыть и в таком положении, того пристреливали с борта корабля.

Вернулся Онфрой.

«Опять эти свирепые жестокости ультра, — сказал он. — Не вредят ли они тем самым делу революции?» Ведь как бы ни старался Комитет общественного спасения блюсти справедливость, подобные злоупотребления бесконтрольны, они захлестывают как стихия. «Это не лучше, чем контрреволюция, и кое-кто подозревает, что ради контрреволюционных целей все и делается».