Эрик Нойч - Встреча. Повести и эссе

Но потом была пасха. Он поехал в Гёттинген. И, оглядываясь назад, он должен признать, что за всю его жизнь не было второй такой насыщенной неожиданными событиями недели, как эта, проведенная в доме профессора Гейне, у которого он остановился и к которому приехал в первую очередь затем, чтобы просить отеческого совета.

Он приехал, так сказать, с видом на Вильну, с перспективой жить одному в незнакомой Польше. Спасти от одиночества могла только женитьба. Но на ком? Какой у него был выбор? Каролина, как он узнал по приезде, была обещана скучному окружному медикусу Бёмеру и уже собиралась отправиться с ним в Гарц. Оставалась Тереза… Она вязала чулки для подруги, показывалась в обществе только с нею и была свободна, как птичка.

Он стал больше обычного уделять ей внимания. Вскоре дошло до объятья и беглого поцелуя в саду, когда они несколько отдалились от общества, которое и на сей раз, как всегда, составили университетские профессора со своими семьями. Ночью после этого она пробралась к нему в комнату, шепотом клялась ему, что полюбила с первой минуты, еще тогда, девчонкой, когда он подарил ей эту ткань, привезенную с Таити. Конечно, теперь она любит его еще больше и отправится с ним в Польшу и в любую, самую отдаленную точку земли, о которой она только и знает что из его рассказов, на Огненную Землю, например, или на остров — надо же, такое совпадение! — Пасхи. Он, такой серьезный, такой умный, такой сильный, только он один может составить счастье ее жизни, которое состоит в том, чтобы делить с ним все невзгоды и заботы… На другой день все заметили, что они отсутствуют. Вечером он поговорил с Гейне. На следующий день они уже, хоть и скромно, отпраздновали помолвку.

Непонятным осталось ему — такова уж, видимо, загадочная женская душа — то участие, которое приняла в устройстве сердечных дел Терезы Каролина, все время поощрявшая ее быть поактивнее. Он-де единственный мужчина, который может составить ей пару…

Мысли его путались, он был утомлен. Вспомнилась его «Сакунтала». Он нашел драму Калидасы в Англии, как ему тогда казалось, случайно, но то не был, конечно, случай — ведь именно в то время он ощутил первые заморозки в своем браке. Он был зачарован теплотой этой пьесы, тем гимном супружеской верности, который был в ней заключен, и теперь еще помнились ему строки, за которые благодарил его Гёте: «Цветов ли весны, плодов ли осенних взжелаю…» Он видел перед собой Индию, в которой правили мудрость и любовь. Паруса, мощно раздуваемые ветром. Белые корабли и один бесконечный голубой бархат неба над колышущимся океаном…

Вдруг в дверь его постучали. Он приподнялся. Вошел человек, в котором он, несмотря на сумерки, сразу же узнал секретаря Сен-Жюста.

Форстер с трудом попытался оторваться от кресла.

Но человек этот вежливо просил его не вставать. Он лишь сейчас узнал, что Форстер болен, иначе давно бы уже пришел, чтобы вручить квитанцию на пару сапог, которую тот забыл в прошлый раз в павильоне Флоры.

Он зажег свечи в канделябрах, положил на стол бумажку и негромким, но твердым голосом продолжал: «Кроме того, гражданин Форстер, я уполномочен передать вам просьбу Комитета общественного спасения. Там знают, что вы, как никто другой, знакомы с местностью между Шпейером и Ландау, и надеются, что вы сумеете оказать помощь командованию».

С этими словами он подошел к карте рядом с дверью и ткнул пальцем в какую-то точку близ Страсбурга.

«Главная ставка наших войск в Эльзасе расположена непосредственно перед вайсенбургской линией. Вот депеша, вы сами можете удостовериться».

Форстер прочел составленный из коротких фраз текст. Под ним стояла подпись Сен-Жюста.

На другой день он просил Тадеуша раздобыть для него карету. Тот не осмелился перечить, но сразу же поставил в известность Малишевского. Однако ни упреки, ни предостережения, ни самые забористые польские проклятья делу не помогли — Форстер твердо стоял на своем. «Милый Петр, — говорил он, — будь ты в моем положении, ты поступил бы точно так же. Меня тут давит потолок. Я задыхаюсь. Кроме того, мне сегодня значительно лучше».

Он лгал, конечно, во всяком случае полулгал, описывая свое состояние. Однако возможность обзавестись новыми сапогами и в самом деле радовала его и не давала усидеть в своей берлоге. Сапоги понадобятся ему зимой, которая — по теперешней мерзкой погоде было видно — обещала быть холодной и слякотно-снежной. На Ля Вилетт, улочке за собором, находилось, как он знал, большинство кожевенников и сапожников, а для того, чтобы обмерить его ступни да икры — бог мой, как они высохли! — нужно было явиться туда самому.