Владимир Гамаюн - Рассказы. Повести. Эссе. Книга первая. Однажды прожитая жизнь

© Владимир Гамаюн, 2017

ISBN 978-5-4483-4566-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Свой цикл рассказов о жизни такой, какая она есть, мне хотелось бы назвать, как и один из моих рассказов: «Жизненный экстрим», и, думаю, это будет верно. Потому что за свою короткую жизнь каждый человек много раз попадает в самые разные критические ситуации, иногда бывая на волосок от смерти, испытывает страх, ужас, горечь, обиду, радость, надежду, и все те чувства, которыми наградила природа человека. Способность сострадать, верить, любить и надеяться, присуща одному человеку, это то, что помогает ему в трудном марафоне по дороге жизни. Старт и финиш.

У каждого из нас было детство, у каждого из нас осталась о нём память. Не бывает одинаковых судеб, но есть схожие судьбы. Рождение – это старт, смерть – это финиш, промежуток между этими вехами и есть жизнь, которая началась с твоего детства. Я уже добегаю до финишной черты, но помню весь путь с расстоянием более шести десятков лет, со всеми изгибами, поворотами, пропастями и горами, взлётами и падениями. Моя дорога знакома многим, но эта – только моя. Моя судьба схожа со многими, но эта судьба только моя, и я хочу поделиться воспоминаниями в надежде, что кто-то узнает в том, далёком нашем детстве себя, и вспомнит свой кусочек жизни под названием: «Детство».

Странно устроена человеческая память: то, что было более полувека назад, помню как вчера, а то, что происходило вчера, могу долго вспоминать, напрягая извилины.

Пишу о событиях, людях, родных и близких, о друзьях детства, о горе и радостях жизни, пишу о том, что помню и кого помню. Мне хочется побывать в том, далёком детстве, забыть хоть на время о грузе прожитых лет, как будто их и не было. Хочу понять и переосмыслить события тех лет, какими бы они ни были, пережить ещё раз пережитое.

С детства не люблю запах георгинов, он напоминает мне похороны отца. Перед домом упряжка, пара чёрных лошадей, запряженных в «линейку» – это такая повозка на рессорах и с чёрными лакированными крыльями, это катафалк, и мы хороним папу. Он лежит в гробу, обложенный багровыми георгинами, от которых исходит тяжёлый запах горя, который запомнился мне на всю жизнь. Мы, «мелкие», тогда не понимали, что такое смерть, нам казалось, что сейчас папа встанет из гроба, мама и все остальные перестанут плакать, и всем опять станет хорошо. Но папа так и не встал.

Нас, детей, на кладбище не взяли, папу мы поцеловали в холодный мёртвый лоб здесь, около дома и его увезли чёрные лошади, чёрная телега. Катафалк удалялся, навсегда увозя нашего папу. Оркестр исполнял торжественно-печальный реквием, а мы уже стали сиротами, безотцовщиной. Для нас всех наступила другая фаза жизни, всё стало: «До и после»

В те годы у нас много чего не было, но не было и зависти к благополучным, достаточным, а, значит, и счастливым. Наше счастье – это когда был жив папа, но его унесли чёрные кони, и свет для нас всех померк, а у мамы остановились и надолго омертвели глаза, а мы, «мелкие», будто понарошку, искали его, и каждый надеялся, что увидит папу первым, но время шло, мы взрослели, но папы так и не находили.

В ту пору сыто мы не жили, но и не голодали, у нас был сад, где росли огурцы, помидоры, а главное – была картошка, главный продукт всех времён. Росли в саду яблони и сливы, груши и вишня, земля давала нам всё нужное для жизни, а в сарайке были куры и кролики, которых мы любили, жалели и не давали убивать. Тогда мама и купила козу, которая стала нашей кормилицей и наказанием, она проникала, просачивалась сквозь любой забор и, как правило, в чужой огород, за это нам попадало, что недоглядели за этим рогатым отродьем. Зато вечером, когда бабушка доила эту проказницу, мы с братьями, забыв обиду, стояли рядом с кружками в ожидании парного козьего молока. Любили толчёную картоху, залитую молоком, и не было для нас лучшей еды. Носили мы, как и все пацаны того времени, сатиновые шаровары, сандалии на босу ногу, майки и почему-то тюбетейки, будто где-то в Азии жили. Все были худые, дочерна загоревшие, с цыпками на ногах и бронебойными пятками, потому что предпочитали летом бегать босиком, и не стерня в поле, ни колючки нас не пугали.