Эрик Нойч - Встреча. Повести и эссе

Ах, что ты несешь, друг любезный! Ведь не контрреволюционер же Эбер, которого почитают по меньшей мере в сорока из сорока восьми фракций, или Моморо, а тем более Шометт [42] Шометт . — Пьер Гаспар Шометт (1763–1794) — левый якобинец, с декабря 1792 г. прокурор Парижской коммуны, обвинен в попытке противопоставить коммуну Конвенту и казнен. , недавно выбранный прокуратором парижской коммуны. А если Камилл Демулен напал на них в своей газете, смешав с политическими авантюристами, с преступниками и проходимцами, значит, он заблуждается. А они возглавили санкюлотов в сентябре без всякой корысти, только ради осуществления требований народа установить твердые цены на продукты питания. Шометт, правда, хотел было упразднить католическую церковь, да потом образумился, подчинился линии Робеспьера и поцеловал, так сказать, лозу, которой его отхлестали. Он во что бы то ни стало хотел сохранить единство якобинцев, способствуя укреплению революционного правительства.

И все же не обошлось без перегиба, до сих пор не преодоленного. Форстер имел в виду новую религию, «культ разума и истины», под который приспосабливали старые церкви. В триумфальном шествии толпа несла на плечах богинь разума, изображаемых красотками, оперной певичкой Кандей или мадам Моморо, женой издателя. Их взносили на алтарь, где они сидели в небесно-голубых туниках и красных фригийских колпаках, на бархатных креслах, осененные лавровыми и дубовыми венками. Собор Парижской богоматери походил на бордель. На хорах были намалеваны декорации, изображавшие купы деревьев с хижинами под ними. Под сводами и в нишах — кругом были расставлены столы, ломившиеся от вина, колбас, копченых сельдей и прочих блюд. Прихожане входили и выходили через все двери, получив право бесплатного причащения сих святых даров. Бравые канониры с трубками в зубах обслуживали богинь. Дети, мальчики и девочки, даже десяти лет, напивались вместе со всеми и валялись пьяные на полу. На площади перед собором был устроен костер из церковной утвари, вокруг которого отплясывали полуголые мужчины и женщины. Чудовищным ночным солнцем мерцало в его свете каменное кружево розы, призванной символизировать сплетение добродетелей и пороков. Это пиршество напомнило ему времена его молодости, когда он заблуждался вместе с некоторыми приятелями, предаваясь ереси розенкрейцеров, когда чуть не занялся было алхимией, экспериментами с колбами да ретортами. О, эта вера, что из простого куска лавы можно добыть благородный металл. Заклинание духов, теософия. Как могло его все это привлечь?

Теперь он уже почти не обращал внимания на разговоры вокруг. Листал Вольтера и заказал себе бокал белого сухого. Боли вновь напомнили о себе, сначала глухо, потом все острее и острее.

Верил ли он еще в бога, во всяком случае, в какое-то высшее существо? В Касселе, когда ему еще не исполнилось и тридцати, удалось освободиться от этого дурмана, и он так радовался этому, хотя им с другом его Земмерингом приходилось опасаться мести бывших братьев по ордену розенкрейцеров. Выручило назначение в Вильну, а на пути туда Гердер окончательно открыл ему глаза своими идеями к философии истории человечества. Это стало революцией в его сознании.

С Терезой он нередко спорил о религии, о том, существует бог или нет. Чаще всего дело кончалось ничем, они просто расходились, глубоко недовольные друг другом, твердо решившись никогда впредь не касаться щекотливой темы. Но чем старше становились дети, тем чаще к этой теме приходилось возвращаться, чтобы найти какое-то общеприемлемое решение. В Валь-де-Травере они гуляли по окрестностям с детьми на руках, Клер — у Губера, Розочка — у него. Коровы еще щипали траву, хотя вершины близких гор уже были покрыты снегом. Золотой свет заливал долину, покрытую пестрыми осенними листьями.

Нет, он давно уже был убежденным материалистом, и с течением времени только укреплялся в своей вере, то есть в своем неверии, которое стало путеводной звездой во всех его суждениях о жизни.

«Ах, если б мы могли достичь согласия…» — сказала Тереза — дети в этот момент пускали в ручье кораблики, — запнулась, но потом продолжала: «Если когда-нибудь все же дойдет до этого, ну, до необходимости расстаться, и Розочка останется у тебя, а у меня Клер, то я соглашусь на это лишь при условии, что ты воспитаешь ее в духе евангелизма».

Поклясться в этом он, конечно, не мог. У него были совсем иные представления о предназначении и счастье человека, и он уже выступал с ними публично, хотя и не нашел отклика у кассельского дворянства, а тем паче у их благовоспитанных отпрысков из кадетского корпуса. Тем более привлекала его мысль воспитать собственных детей естественно, без предрассудков, почти неизбежно сопутствующих воспитанию. Судьба человека решается не в колыбели. Не следует подавлять его желания и наклонности. Напротив, нужно помочь маленькому человеку раскрыться, обнаружить свое призвание и свои таланты. Разве не обрекли обстоятельства современной жизни сотни индивидуумов, созданных для самых высоких свершений духа, на жалкое прозябание в толпе, в бессмысленном механическом труде? Это должно быть изменено, и если ему не удастся изменить это повсеместно, то хотя бы дочерей своих он должен спасти.