Эрик Нойч - Встреча. Повести и эссе

Тереза, впрочем, ему не возражала, она только сомневалась, что при его теперешнем образе жизни у него найдутся возможности и средства для реализации таких воспитательных прожектов, а напудренный, с куцыми, как его штаны, мыслями Губер ей поддакивал. Как же он, Форстер, думает уберечь два невинных создания в таком аду, какой представляет собой Париж в настоящее время?

Вот в чем все дело. И если быть честным с самим собой, то надо признать, что он действительно во многом бессилен. Соблазн бросить все, целиком посвятить себя заботам о семье был мучителен и неотступен.

Он высказал это вслух и заметил торжествующую ухмылку, промелькнувшую на лице Губера.

Ах, какая все это тоска!

Он побежал к ручью, прижал к себе Розочку и Клер, потом залез по самые отвороты сапог в воду, чтобы вернуть кораблики, которые грозили уплыть к тому берегу.

Некоторые кораблики уже размокли, перевернулись и пошли ко дну, их было не спасти. Клер заревела. Он погладил ее по темным кудрям, сказал, что сумеет помочь делу. Достал из сумки новый лист бумаги и на ее глазах удивительно быстро соорудил кораблик. Это «Решение»? — спросила Розочка. Чтобы не споткнуться, произнося трудное название парусника, она говорила медленно, по слогам.

«Да, милая. Только тот корабль был намного больше, и вместо одной мачты у него было целых три, и все с парусами».

«А насколько больше?»

«Он — как вон та гора, видишь? И такой же белый, как снег».

Во внезапном порыве чувств девочка обхватила его ноги, потому что не могла достать выше, и крепко прижалась к нему. Он поднял ее на руки, заглянул в голубые глаза, обрамленные светлыми волосами, и угадал сродственную себе тоску.

«Папочка, — прошептала она, — давай уедем на Гаити. Я не люблю дядю Фердинанда».

«Что ж, давай. А маму возьмем с собой».

«Конечно, если она захочет».

У него было такое чувство, что сердце трещит по швам. Он ощущал тепло детского тельца, руки, обвивающие его шею, и был готов закричать от тоски, но в этот миг подошла Тереза.

«Ну какой ты легкомысленный, — побранила она его, — лезть в воду в такое время года. Ты погубишь себя».

Они пошли назад. На лужайке бык верхом забрался на корову. Розочка остановилась. Ее это страшно заинтересовало. Форстер сказал: «Они хотят иметь теленочка».

Тотчас же, метнув на него взгляд, полный упрека, Тереза увела дочь.

«Я полагаю, — оправдывался он потом вечером, когда дети уже спали и они опять сидели втроем, — что от детей не нужно скрывать, как наступает смерть и как зарождается жизнь. Этой цели и служат в первую очередь гениталии, имеющиеся на теле у каждого, так и нужно объяснять. Конечно, конечно, — добавил он, не желая задеть Терезу, — всякому объяснению свое время. Розочка же, мне думается, в том именно возрасте, когда естественное любопытство ребенка не следует кормить сказочками об аисте».

Нет уж, Тереза, думал он тогда в «Медведе», только не трави меня библией. Адам и Ева, грехопадение. Ты и сама-то веришь во все это не каждый день. Иначе следовала бы запрету церкви являться голой перед своими детьми, а ты нарушаешь этот запрет, как и я…

Боли опять усилились. Онфрой попытался вызвать карету. Но сколько ни старался, сколько ни тормошил посетителей и ни рассылал слуг, ни одного кучера нигде не нашли. Форстер вынужден был в конце концов решиться на обратный путь через весь город пешком и без сопровождения.

Снова моросило. Из Люксембургского сада доносился шум работы, привычный в последние месяцы. День и ночь в Париже крутились шлифовальные камни, на которых точились ножи и мечи, отлитые из всего наличного железа. Сами мастеровые были одеты бог весть во что, но химики совершили чудесные открытия в кожевенном деле, и вот уже седельники и сапожники вовсю пыхтели над нескончаемым потоком своих изделий из заменителя для армии. Арсенальные кузни стояли вплотную друг к другу под открытым небом, лишь кое-где прикрытые от дождя. С грохотом обрушивались молоты на наковальни, выковывая дула и ружейные замки из раскаленной стали. Часовщиков нарядили выполнять работу потоньше, они выравнивали золотники и ударники. Тысячу мушкетов ежедневно поставляла столица фронту! Согласно приказу Комитета общественного спасения. Женщины шили палатки и солдатскую робу. Дети готовили перевязочный материал для раненых. Повсюду в нишах и за выступами оград Сен-Жермена сидели нищие — калеки войны, живые символы лихолетья, с откромсанными руками и ногами, нередко ослепшие. И тем не менее они были полны бодрости, призывали молодых и здоровых соотечественников выступить в поход против королей и князей Европы, против тиранов человечества.