Сергей Коняшин - Последний рубеж

– Зачем мы ослабляем взрыватель? – осторожно спросил Андрей, ожидая новую порцию самодовольных нравоучений, и не ошибся.

– Я же говорю, в нашем деле без мозгов не обойтись, – ухмыльнувшись, вновь высокомерно заявил Капустин. – Ты знаешь, когда должна взорваться торпеда? В момент удара о борт корабля?

Новицкий неуверенно пожал плечами, давая понять, что он на этот вопрос ответил бы именно так.

– Неправильно! – тут же зыкнул на него Капустин. – Торпеда должна пробить борт и взорваться внутри корабля. Тогда разрушения будут более значительными. Но пока она проломит обшивку и застрянет внутри, пройдёт время. Поэтому мы замедляем инерционные ударники.

– Почему этого не делают сразу на заводе? – продолжал допытываться Андрей. – Разумно ли заниматься двойной работой в военное время?

Капустин поднял томный взгляд к неровно сбитому из нескольких металлических листов дрожащему на ветру потолку мастерской и проговорил демонстративно утомлённым тоном:

– Может, тебе и американскую тушёнку сразу открытой и разжёванной подавать? Спроси сам на заводе, если интересно. Заодно и мне расскажешь. Ну всё, на этом ликбез окончен. Давай за работу! И не забывай записывать номера собранных тобой торпед в журнал под своим именем.

В кровавом свете насыщенного черноморского заката боевая группа под командованием Холостякова выдвинулась к перевалу. Впереди, часто останавливаясь и подолгу прислушиваясь к звукам вечернего леса, осторожно шагал по узкой кабаньей тропе командир партизанского отряда «Норд-ост». Чуть поодаль, стараясь не наступать на сухие сучья, чтобы они не трещали под ногами, и не шевелить низко нависавшие ветки, шли военный врач и Георгий Никитич. За ними на расстоянии тридцати шагов два краснофлотца, тяжело дыша и сопя из-за напряжения от подъёма по крутой, сильно петляющей горной тропе, тащили на носилках Энделя Мэри, одетого в грязную истрёпанную немецкую форму. К его почти зажившим ранам, полученным в боях на Балке Адамовича, добавились новые. Два часа назад в госпитале в Геленджике под присмотром медиков Эндель получил ранения в ногу и голову – имитационные, но почти неотличимые от настоящих.

Согласно легенде, он, рядовой вермахта Рудольф Шнайдер, чудом вырвавшийся из партизанской засады у Волчьих ворот, пытался пробраться обратно в Новороссийск, но наткнулся на отряд красноармейцев и попал в плен. Сегодня вечером ему удалось обмануть охранников, забрать их оружие и убежать. В результате погони и завязавшейся перестрелки он убил преследователей, но сам был тяжело ранен. Не сумев добраться до города, обессилел и остался лежать на узкой горной дороге, где его, по расчётам организаторов операции, должен подобрать отряд немецких разведчиков.

– Фрицы точно там пройдут? – в очередной раз спросил у партизана Холостяков. На сердце у него таилась тревога, хотелось быть уверенным в каждой мелочи.

– Не беспокойтесь, товарищ каперанг! – весело ответил приземистый бородатый мужичонка неопределённого возраста, одетый в рваный грязный ватник, перетянутый обшарпанным армейским ремнём. – Фашисты – они же, сами знаете, народ такой – часы сверять можно. Мы их повадки уже как свои повыучивали. В десять с четвертью вечера будут на той тропе как штык. Вот увидите…

Солнце тем временем глубоко провалилось за горизонт. По лесу расползалась немая мгла. Молодой месяц матово бледнел скупым отблеском за лохматыми тучами. В его безжизненном свете деревья и камни потеряли привычную очерченность. По бокам тропы извивались ажурные тени корявых веток, резко врезавшихся в ночной сумрак. В низко нависшем тёмном небе холодно сверкали алмазным блеском звёзды.

Эндель не отрываясь смотрел на них, ловя себя на мысли, что только здесь, на войне, среди бесчисленных страданий, в нескончаемом потоке невероятной человеческой боли, перед лицом смерти он сумел увидеть эту простую красоту, всегда доступную глазу. Почему не замечал её раньше? Неужели в мире есть более важные дела, ради которых можно не видеть этого необъятного ночного неба, не удивляться его беспредельности, не понимать истинной сути человеческого счастья? Ведь подлинная радость не достигается победами в войнах, не приобретается вместе с богатством, не утверждается незыблемой правотой. Она существует всегда, везде и во всём – так же, как это безбрежное бархатисто-чёрное звёздное небо. Ради чего людям убивать и грабить друг друга? Зачем они пытаются отнимать у других то, что у них самих есть? Только потому, что в своей вечно беспокойной и суетливой жизни они не находят времени заметить прекрасное?