Сергей Коняшин - Последний рубеж

Резкий удар о камни и острые узлы древесных корней оборвал его мысли. Партизан показал, что здесь нужно остановиться, и уставшие красноармейцы, не рассчитав силы, резче чем стоило опустили носилки на землю. От неожиданной боли Мэри застонал, но оказавшийся рядом Холостяков быстро зажал ему рот ладонью.

– Извини, Эндель. Потерпи, не выдавай нас! Недолго осталось… – сказал он шёпотом.

Подавив стон, Мэри судорожно кивнул забинтованной головой, и Холостяков убрал руку.

– Десять минут у нас есть, но не больше, – торопливо шепнул партизан. – Советую не копошиться…

Врач подскочил к Энделю, распахнул санитарную сумку и вытряхнул на землю инструменты. Быстрыми движениями острого скальпеля он принялся спарывать с ран заблаговременно намоченные, чтобы не присыхали к телу, бинты. Когда доктор закончил, один из бойцов протянул бутылку с заготовленной накануне кровью. Врач залил ею штанину брюк немецкой униформы Мэри в том месте, где была свежая рана в ноге, довольно обильно нанёс на светлые волосы на правом виске возле сымитированного ранения в голову, испачкал остатками ладони.

– Вроде натурально, как думаете? – спросил он спутников.

– Сойдёт. Кто там в темноте будет разбирать? – бросил партизан и, внимательно к чему- то прислушавшись, добавил:

– Лучше поторопиться.

Врач начал поспешно сгребать инструменты, бинты и пустую бутылку в сумку. Красноармейцы быстро, стараясь не шуметь, переложили Энделя на землю и утащили носилки далеко в заросли леса. Партизан, приложив палец к губам, нетерпеливо замахал, давая понять, что остальным пора убираться с тропы.

Георгий Никитич бросился вслед за врачом в сторону, куда указывал партизан, но в последний момент остановился и в растерянности ощупал грудной карман своего кителя.

– Чёрт бы меня побрал! – выругался он громким шёпотом. – Удостоверение!

Холостяков круто развернулся и побежал обратно, на ходу вытаскивая из кармана немецкое удостоверение личности. Присев у распластанного на сырой холодной земле Мэри, каперанг стал расстёгивать нагрудный карман его кителя, но тот не поддавался. В это время где-то вдалеке, ниже по склону, послышались медленные шаги и зашелестели ветки деревьев. Холостяков быстро расстегнул верхние пуговицы кителя и попытался засунуть удостоверение во внутренний карман, но помешал лежащий там сложенный пополам бумажный конверт. Он вытащил его. На нём не было никаких надписей и отметок.

– Что это ещё такое, твою мать?! – гневным шёпотом спросил каперанг Энделя, тряся у него перед носом тускло белеющим в лунном свете конвертом. – Я же чётко сказал: никаких писем!

Сознаться в том, что за день до начала подготовки к операции Мэри заглянул в судоремонтную мастерскую проведать Новицкого, попрощаться, заодно забрать у него письмо для Полины, было равносильно тому, чтобы собственноручно выписать лучшему другу – а может, и себе заодно – путёвку в штрафбат.

– Это я для верности написал якобы из плена вымышленное предсмертное письмо своим родителям в Берлине, – вовремя нашёлся и бойко соврал Эндель. – На немецком языке. Можете проверить.

– Нет времени проверять! – зло шепнул Холостяков, резко засовывая конверт с письмом и удостоверение во внутренний карман. – Почему заранее не предупредил? Опять эта самодеятельность, чёрт возьми! Хотя идея хорошая. Молодец!

За длинным изгибом тропы уже совсем близко треснули под ногами немцев сучья, зашелестели ветки.

– Успехов, боец! – каперанг крепко пожал руку Мэри, быстро обнял и побежал с тропы в скрытый темнотой перелесок. Из-под его сапог хрустко выскользнули ломкие пластины мергеля и, раскалываясь на части, с шуршанием покатились по крутому каменистому склону. Снизу послышалась тупая, хорошо различимая в ночном безмолвии дробь камнепада. Уверенно надвигавшиеся шаги внезапно стихли. Через несколько минут они возобновились, но по их удаляющемуся звуку было ясно, что немцы повернули назад.

Георгий Никитич с возросшим напряжением вслушивался в каждый шорох. В лихорадочном беспокойстве он крепко сжимал кулаки, отказываясь верить в провал.

Отойдя на какое-то расстояние, немцы вновь остановились, видимо, прислушиваясь и присматриваясь к ночному лесу, а затем опять начали приближаться. Однако на этот раз не по той тропе, где лежал раненый Эндель, а по другой, значительно ниже по склону.

Холостяков несколько раз крепко выругался про себя, обречённо закрыл лицо ладонями и подумал: «Ничего не получилось! Это я, неуклюжий дурак, всё испортил! Что теперь делать?» Вдруг он услышал хриплый натужный стон, отнял руки от глаз и заметил, как за чернеющими перед ним ветками Мэри, превозмогая боль, поднимается на ноги. Тяжело и нетвёрдо ступая на подкашивающуюся простреленную ногу, зажимая рукой рану на голове, Эндель сошёл с узкой дороги и без остановки, натыкаясь в темноте на кусты и деревья, побежал через лес вниз по склону с нарастающими хрустом и треском. Еле сдержав крик, каперанг бросился вслед за ним в чащу.