Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

– Сбросили в шахту, – сказал Юровский. – Пока привезут твои кувшины, здесь может весь Екатеринбург собраться. Ты же знаешь этот народ, они такие зрелища любят.

– Может, и хорошо, что сбросили. Я тут вам пожрать привез, – Войков достал из пролетки корзину, прикрытую клетчатой салфеткой.

Медведев взял ее у него из рук, поставил на траву, снял салфетку. В корзине стояла небольшая кастрюля котлет, кусок сала, хлеб и литровая бутылка водки. Юровский протянул руку, взял бутылку и, заглянув в корзину, спросил:

– А где кружка?

– Вот черт, – выругался Войков. – Кружку я забыл.

– У меня есть, – сказал Люханов. Нырнув в кабину автомобиля, он достал кружку и протянул Юровскому.

Тот налил в кружку водки, обвел всех взглядом и спросил:

– Кому?

Никто не ответил. Юровский опрокинул водку в рот, передал бутылку Ермакову, достал из кармана нож, которым ночью отрезал палец Императрице, и начал резать им хлеб. Медведев с Ермаковым почувствовали, что проголодались. Они жадно пили водку и ели котлеты. Войков смотрел на их набитые рты, на Юровского, глаза которого от порохового дыма и бессонной ночи казались налившимися кровью, и думал о том, что сегодня Юровский является главным героем Екатеринбурга. В городе, да и во всей России еще никто не осознал значения того, что он совершил нынешней ночью. Юровский навсегда вписал свое имя золотыми буквами в историю человечества точно так же, как это сделал когда-то Понтий Пилат, пославший на плаху Иисуса Христа. Но ведь и он, Войков, тоже причастен к этой истории. Подумав об этом, он суетливо потер руки и сказал:

– Вы тут оставайтесь. Вам все равно надо караулить шахту. А я поеду в город. Проверю, что там с кислотой и заодно привезу керосин.

– Сколько у тебя кислоты? – спросил Юровский.

– Двенадцать пудов. Хватит на всех. – Войков засмеялся мелким, нервическим смешком.

– Езжай, думаю, что хватит, – ответил Юровский.

Войков уехал. Юровский допил водку, закусил салом и лег отдыхать в тени машины. Солнце уже поднялось высоко в небо, и в лесу становилось жарко. Он почти заснул, когда до него донеслось странное гудение. Казалось, что где-то рядом вьется рой пчел. Юровский встал и тут же замахал руками. Машину облепили полчища жирных, зеленых мух. Ему даже показалось, что он видит, как они своими маленькими, жесткими язычками слизывают кровь с сукна, на которое укладывали трупы.

– Отгони машину подальше, – сказал он Люханову, – здесь мухи не дадут покоя. А вечером у речки или пруда вымой ее хорошенько. Сукно можешь забрать себе, только отмочи его сначала. Вода кровь смоет.

Юровский снова лег, но уснуть больше не смог. Почему-то вспомнилось, как добивал прикладом Цесаревича. «Надо же, каким живучим оказался, – с удивлением думал Юровский. – Всю жизнь болел гемофилией, высох весь, посинел хуже ощипанного воробья, а убить никак не удавалось. А Анастасия? Сколько в нее стреляли, а получилось, что ни разу толком не попали».

На лесной дороге, ведущей из Екатеринбурга, послышался шум, и вскоре около поляны остановилась пролетка и две подводы. В пролетке сидел Голощекин, в обеих подводах человек десять чекистов. Юровский встал, пиная сапогами траву, нехотя пошел навстречу.

– Молодец, – сказал Голощекин, сначала пожав руку, а затем обняв за плечо Юровского. – Я уже разговаривал с Войковым, он мне все рассказал. Я тебе привез бензин, который оказался в гараже. За керосином надо идти в лавку, а это – лишние свидетели. – Голощекин кивнул на подводы. Только сейчас Юровский заметил, что в них стояли бидоны с бензином. – Двести литров хватит?

– Не знаю, – ответил Юровский. – Сжигать людей мне еще не приходилось.

– У меня в пролетке топор. Специально в мясную лавку заезжал. Их надо рубить на куски и потом сжигать. Так быстрее сгорят.

– А что с кислотой? – спросил Юровский.

– Кислоту привезут к вечеру. У Войкова горшков под нее не хватает.

– Мне что, здесь до вечера сидеть? – недовольно спросил Юровский.

– Пока не сожжешь, не закопаешь останки, будешь сидеть. Этих я оставляю у тебя, – Голощекин кивнул в сторону чекистов. – Надо выставить кругом охрану, чтобы ни одна живая душа сюда не проникла.

– Кто-нибудь из этих все равно разболтает, – сказал Юровский.

– Не разболтают. Не будет такой возможности, – Голощекин усмехнулся, в его глазах мелькнули волчьи огоньки.

– Но от них ты меня избавь, – сказал Юровский. – Мне хватит того, что было ночью.

– Избавлю. Ты свое уже сделал.