Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

— Ой-ой, — беззвучно шептала Даша, — куда ж это я попала? Вот бросится… загрызет…

Но зверь не трогался с места. Не слышно было даже, чтобы он как-нибудь щелкал зубами, урчал, мурлыкал, фыркал… Даша ждала в полном безмолвии, прижавшись к стенке. А зверь попрежнему оставался на месте, высунувшись до половины из-под кровати. Наконец Даша набралась смелости и, оторвавшись от стенки, шагнула вперед.

Зверь и тут не шелохнулся. У него, видимо, не было никакой охоты бросаться на Дашу. И Даша, опустившись на колени, сама тихонько поползла к нему.

У него оказалась удивительно густая и мягкая шерсть. Даша погладила его по шерсти раз и другой. И вдруг поняла, что это совсем не зверь, а только шкура звериная, большая шкура темнобурого медведя. Такого медведя в прошлом году водили по Корабельной слободке цыгане-медвежатники. Даша сама рассмеялась над охватившим ее страхом и присела тут же, на полу, на медвежьей шкуре. Она так устала за этот день, что ничему не дивилась больше в этом доме, где не было ни души, и больше ничего не боялась. Глаза у нее стали слипаться, и, растянувшись на медвежьей шкуре, она заснула крепким сном.

Она проснулась от шума в соседней комнате. В раскрытые двери ей бросилась в глаза растрепанная старуха с тусклым фонарем в руке. Вокруг старухи бегали какие-то люди, одинаково причудливо одетые, и размахивали обнаженными саблями.

— Ой, батюшки! — вскрикивала поминутно старуха. — Ой, родненькие! Не слышу, не слышу… Ась? Совсем глуха стала… Барыня? Уехала барыня, и барчуки уехали, все уехали и скотину всю угнали… Еще утречком уехали, одна я осталась, старуха глупая… Ась? Ой, батюшки, не слышу, ничегошеньки не разбираю…

А люди подле старухи, все как один козлобородые, стучали обнаженными саблями по столам, по стенам, по полу и грозились и кричали что-то на чужом языке. Только один стоял у дверей в сени, сабля была у него в ножнах, и он все повторял:

— Allons!.. en bien, allons donc! [33] Идем!.. ну, идем же!

И совсем задерганная старуха в ответ ему твердила свое:

— Не Алёна я, не Алёна я, родименький… Неонилой кличут, Неонилой Евстигнеевной… Ой, батюшки! Все уехали. И Алёна уехала. С барыней уехала Алёна.

Но тут один из этих козлобородых завертел обнаженной саблей над головой у старухи и закричал так, что старуха упала на колени и фонарь из рук выронила.

— Дэньга, дэньга! — кричал он, вертя саблей. — Лошька серебряны!

Фонарь, выпав у старухи из рук, не погас, и его подхватил с пола другой козлобородый. Все они, бросив возиться со старухой, стали саблями своими взламывать ящики в столах и дверцы в шкафу… На пол полетели какие-то письма в конвертах, бумаги, лоскутки, ленточки… С грохотом попадала и разбилась на мелкие куски столовая и чайная посуда…

— Ио-о! — завыл вдруг один из козлобородых и стал выбрасывать из распоротого дивана целые связки серебряных ложек, вилок и ножей.

И вся орава бросилась распихивать все это по карманам, за пазуху, за голенища; а старуха, оставаясь на коленях, всплескивала руками и попрежнему все вскрикивала:

— Ой, батюшки! Да что же это? Ой, родненькие!

Даша поняла наконец, что это вражеский разъезд. Сбился, наверно, с линии и набрел на покинутую хозяевами усадьбу. Поняла Даша, лежа под кроватью в соседней комнате, и то, что надо уносить ноги. Если ее обнаружат, то, может быть, и уцелеет ее голова, но дело, задуманное ею, наверняка провалится. И Даша выбралась из-под кровати и поползла в темноте дальше, прочь от козлобородых, которые продолжали с криком и воем набивать себе карманы.

Комнаты шли за комнатами длинным рядом, одна за другой. Смутно мерцали золоченые рамы по стенам, и полированная мебель вдоль стен, и бронза на люстрах. Даша ползла по гладкому, как зеркало, полу и по коврам, глубоким и мягким, как пуховики.

В одной комнате Даша заметила выход на террасу. Даша подползла и через террасу выбралась прямо на двор.

Посреди двора к столбикам беседки были теперь привязаны оседланные лошади: все — рослые, все в одну масть, вороные с белыми звездочками на лбу. Даша издали пересчитала их: всего было пять лошадей. А на двор доносились из дома крики и грохот падающих предметов, и огонек в фонаре время от времени перебегал от одного окна к другому, от другого к третьему…

«Ну, теперь хватит окаянным работы», — подумала Даша.

И перебежками, по местам, куда падала тень от старых кипарисов, Даша пробралась в конюшню.

Лошадка ее наелась овса до отвала и теперь стоя спала. Она все же почуяла Дашу, открыла один глаз и топнула ногой. Даша отвязала ее и, прихватив свой узел, вывела из конюшни.